События 1889 года

...Теперь же я пишу «тихо и мило», и так как это будет мой 1 -й дебют в журналистике, то немножко пространнее, чем сперва думал: сперва я думал прямо, переписав свои заметки, — прислать Вам; а теперь, так как именно это дебют, то вставлю их в рассуждение, кое начинается мыслями о различной судьбе в истории нашей литературы и науки, о немощах второй, затем о труде Данилевского, чуждом их, затем вставка, затем мысли о том, что значение книги Данилевского — освобождающее (открывающее возможность приступить к исканию истинных объяснений органического мира), центральное (ибо она может послужить средоточием целого движения научного, как тело Патрокла для троян и данайцев) и, наконец, в высшей степени идейное...

Если будете посылать мне рукопись, дорогой Василий Васильевич, то пошлите посылкой с доставкой на дом. Такие посылки принимаются, но ценою не выше 25 рублей. Поэтому Вы и оцените в 25 рублей — достаточное застрахование.

Дай Бог Вам сил и труда, и всякого благополучия.

Вчера говорил с Георгиевским, именно похвалил Вас, между прочим, и за то, что Вы не желаете пока оставлять Ельца. «Да, да! это прекрасно», — отвечал он мне.

Ваш душевно преданный Н. Страхов.

1889, 26 янв. Спб.

Вчера был, наконец, у меня свободный вечер, и я прочел, что Вы написали. Думаю, что большею частью это покажется лишним для редакции «Русского Вестника». Вы вновь начинаете все дело и рассказываете то, что происходило в самом же «Русском Вестнике». Потом опять начинается изложение «Дарвинизма» и опять полемика с Тимирязевым. Но ведь это уже все было, и никакой редактор не решится через год повторить конченную полемику...

Грустно мне было, что я огорчил Вас, дорогой Василий Васильевич, и очень меня тронуло Ваше письмо, в котором Вы уговариваете меня не сердиться. До сих пор не удалось мне ничего для Вас сделать, несмотря на искреннейшее желание. Но постараюсь, и хоть чем-нибудь заплачу за Ваше доброе расположение. Третьего дня я был в компании людей Вашего возраста, был там и Вл. Соловьев; через час или полтора разговоров меня так поразила умственная мелкость моих собеседников, что на меня напала тоска: ну что с ними сделаешь и чего можно от них ждать? Но на Вас я надеюсь и уверен, что не обманусь. Пишите: 1) небольшие статьи, 2) о предметах интересных, 3) с ясным началом и ясным концом. Всего лучше писать о книгах — Вы ведь следите за русскими книгами. Разумеется, статьи присылайте мне...

Не знаю, будете ли Вы на меня сердиться, или нет, но я самовольно распорядился с Вашею статьею; первые пять страниц я отрезал и дал в «Русский Вестник», как рецензию на второй том «Дарвинизма». Эти страницы уже набраны, я продержал корректуру, и они явятся в апрельской книжке. Остальные страницы я отдал в «Журнал Министерства Народного Просвещения» под заглавием: «Органический процесс и механическая причинность» — хорошо ли так? Л. Н. Майков обещал мне поместить их в майской книге. Уверяю Вас, что лучше этого сделать невозможно было. Как Вы хотите, чтобы литературный журнал помещал подобную отвлеченность! И разве это критика — только назвать книгу, а потом и не думать об ней, и писать свое, на свою тему. Начало, которое будет в «Русском Вестнике», мне очень нравится; истинное свойство Дарвинова учения тут выставлено верно, ясно; взята самая глубокая черта...

Ваше письмо о печальных происшествиях в Ельце — очень огорчило меня за Вас — больше и сильнее всего за Вас, чем за других. Сколько Вам горя и волнения, и теперь и впереди! Смотрите же: делайте, что можно и должно, а остальное пусть будет как Богу угодно. Странное впечатление: мне очень жалко Леонова, и Петропавловского, но и отрадно было читать Ваши похвалы им. Знаю, что Вы человек восторженный, но тут не могу Вам не верить. Значит, есть же на свете прекрасные люди; думать о них, знать об их существовании — уже отрада. А что один из них неожиданно умер, а другой неожиданно испытал жестокую обиду — ведь это та случайность, которой мы все подвержены, общая доля хороших и дурных. Хотя я не дошел до такого состояния, чтобы радоваться смерти и обиде, но я уже понимаю, что можно прийти в такое состояние и что должно к нему стремиться. Другого выхода тут нет, а это — выход к свету и блаженству, это — положение, в котором для человека нет ничего страшного и все обращается в любовь и благословение. Я готов радоваться за Петропавловского, что он так рано ушел отсюда, что эта звезда упала прежде, чем потускнеть. Для него это лучше, а тяжело только для нас...

...С нетерпением читал я, ожидая приложения найденных положений к органическому миру — ив заключение нашел одну страницу, где это приложение скомкано и сводится на несколько общих черт, только упоминаемых, а не развиваемых обстоятельно. Когда Вы дошли до цели, то тут-то Вы и охладели, и не пользуетесь тем, что сделали. Словом, тут Вы весь, с Вашею силою и с Вашими недостатками...

...Что касается до Л. Н. Майкова, то, когда я был у его брата, он в разговоре о переводе как-то переврал фамилию Первова — вообще отнесся к нему пренебрежительно, и я это очень запомнил; он, без сомнения, очень добрый, простой русский человек, но с тем особенным эгоизмом и высокомерием сытого человека, к которому очень способны русские; бедный Первое столько трудился, и вообще это такой благородный и самоотверженный человек, каким, дай Бог, быть самому Майкову, и, не зная человека, нельзя относиться к нему свысока. Но я бы стерпел, если бы на Страстной неделе не умер от воспаления мозга его 5-летний сын, который был у него один и, судя по болезни жены, кажется, у них уже не будет больше детей. Мальчик был так хорош, и я всегда с ним играл, бывало; отец, конечно, был в страшном горе, и, когда я вспомнил о Майкове и его сытости, когда люди так глубоко страдают, у меня шевельнулось недоброе чувство...

...Теперь я люблю без всякой примеси идейного, и без этого же полюбило меня доброе, хорошее и чистое существо. Мы рассказали друг другу свою жизнь, со всеми ее подробностями, не скрывая ничего, и на этой почве взаимного доверия, уважения и сочувствия все сильнее и сильнее росла наша дружба, пока не превратилась в любовь. Дай Бог нам сохранить чистоту в отношениях, потому что жениться я не могу, и только теперь я впервые почувствовал, что в самом деле кое-что в нашей жизни, в устройстве нашего счастья зависит от законов и учреждений. По последним — мы можем разлучиться с женою и я могу жить с кухаркой или развратничать по публичным домам, но никак не могу жениться на уважаемой и любимой женщине. Это требуется во имя Евангелия, во имя союза Христа с церковью. Но Бог с ними, я не хочу теперь говорить ничего этого...

Что касается разбора книги Меншуткина, то, сколько я вижу по Вашему письму, разбора тут не будет, а будут Ваши мысли, которые одинаково относятся ко всякому курсу химии и которые можно изложить независимо от какого бы то ни было курса. Разумеется, в «Р. Вестнике» это не годится. Но почему же не в «Ж. М. Н. П.» 3. Если четыре страницы, то это всегда возможно. Очень радуюсь, что Вы пишете для «Р. В.» статью — тогда нет надобности и никакого удобства там же печатать и другую. Пришлите мне Ваши четыре страницы, — надеюсь, что всегда их помещу...

[i] Указание Лаврова на «16 лет борьбы…» не конкретизировано, отсчет, судя по контексту, идет с «хождения в народ», первые попытки которого были предприняты в 1873 г. В том же году под редакцией Лаврова стал выходить журнал (непериодическое обозрение) «Впе­ред!», на страни­цах которого, среди прочего, активно пропагандировалась не­обходимость сплочения социали­стических сил в России.

С публикуемым докладом ветеран народнического социализма, центральная фигура русской политической эмиграции Петр Лаврович Лавров выступил 17 июля 1889 г. на шестом заседании международного социалистиче­ского конгресса (конгресс «объединенных социалистов») в Па­риже. Этот конгресс, как и проходивший одновременно с ним ме­ж­дународный рабочий конг­ресс (конгресс поссибилистов), фактически положили начало II Интернационалу как объе­динению социалистических партий и рабочих организаций разных стран.

...Хотелось бы мне сообщить Вам что-нибудь приятное и интересное. В трех книгах «Русской Мысли» (май—июль) явилась статья Тимирязева «Бессильная злоба антидарвиниста», где он отвечает на мою статью «Всегдашняя ошибка» и нападает на меня с ужасной яростию. Если Вам доведется прочесть, то прошу Вас, напишите Ваше впечатление. Придется отвечать; хотя коротенько. Думаю назвать статью — «О полемике из-за книг Н. Я. Данилевского» и сделать обзор всего спора с Тимирязевым и с Соловьевым. Признаюсь, жалкие результаты, — не спор вышел, а перебранка...

Очень Вы меня порадовали Вашим письмом, дорогой Василий Васильевич. Если Вы довольны моею критикой на Вашу книгу, то чего мне больше желать. Вы тут самый взыскательный судья. «Довести до конца» — эти слова относятся к диалектике. Ее постоянно обвиняют и в произвольности и в софистичности; но в истинном своем виде она также тверда и несомненна, как математика. К несчастью, она редко доводится до совершенства, до конца, почему и заслуживает такие упреки.

Вы так недовольны мною, что ничего мне не пишете. Между тем я все сокрушаюсь и раздумываю, как бы угодить Вам. Получил я новый журнал «Вопросы философии», и увидел, что он ведется по возможности хорошо и без сомнения имеет будущность. Вот место для Вашей статьи по ее содержанию, совершенно неудобному для литературных журналов. Я бы и послал ее туда, но не могу послать с похвалами и требованием напечатать. Да мне и для Вас вовсе не хотелось бы. чтобы Вы начинали такою статьею. Но напишите что-нибудь вновь, такое, чем бы Вы могли показать себя, — я всегда готов к Вашим услугам.