Тара

Вы — благородная душа! Доколе дух мой в теле, не умрет в сердце моем уважение к Вам. В политическом мире оно ничто для Вас; но, верьте, уважение страдальца пред богом имеет свою высокую цену. Да благословит господь все начинания Ваши. В. Штейнгейль. P. S. В Лейб-егерском полку есть поручик бар. Вячеслав Ш. — это сын мой. Взгляните на него. Вы не имеете детей, но высокими чувствами обильная душа Ваша поймет желания отца. Слезы останавливают меня.

Друг мой сердечный, Полина, 15-го, в воскресенье, я мысленно поздравлял тебя, первую, с дорогими твоими именинниками, со стариком включительно; в этих строках захотелось, некоторым образом, осуществить это сердечное поздравление, чтоб не вырубилось и топором — из сердца. Прими его с твоею добротою, с твоим радушием, с любовью, и да будет Христос — страдалец — бог! — посреди нас! Обними за меня, по прочтении этих строк, Володю — сына, Володю — внука; прижми их крепче к своему сердцу; мне будет, право, легче; а то больно тяжко...

...Чуть, по заточении, стал я свободен, первым порывом сердца моего было — испросить у всемилостивейшего государя христианское прощение. Благость государя беспримерна: «Не только Штейнгейля, — изволил он отозваться,— но и всех государственных преступников давно простил в душе моей». Государь властен возвратить чины, кресты; но если бы оставил в отчуждении от отеческого сердца, — и в презрении! — милость была бы тяжкое для совести бремя. Но христиански простить в душе значило возвратить нам нравственное достоинство в самом мнении. Это мой диплом, граф! — мое право на снисхождение, на внимание к моему несчастию. Смею думать, что с ним нельзя никому презирать меня, нельзя отказывать в достоинстве существа мыслящего...

В последний раз в жизни обращаю к Вам вопль мой. Имейте терпение. Не затворяйте благородного сердца Вашего. Вы допустили сделать из меня грязный мячик, которым злобе вздумалось запятнать человека превосходных качеств души и сердца, и я закинут за 600 верст далее. Это не помешает мне непрестанно молить о Вас бога за оказанное Вами величайшее — по моим религиозным понятиям — благодеяние исходатайствованием мне христианского прощения в высоком сердце государя. Но не будет ли самая молитва жалобою на Вас к небесному правосудию — жалобою доступною? Там нет аристократии, там не куртизируют друг другу презрением несчастия, пожертвованием невинности. Ради господа! подумайте, граф: ей, ей, пора устать в преследовании нас! Вы дворянин не татарского происхождения; в Вас течет кровь благородных ливонских рыцарей. Счастие не может помутить ее, когда продолжительное бедствие не в силах было изменить крови германского происхождения, облагороженной при Оттоне I...