Декабрь месяц был совершенно бесцветен и не был прерываем никакими новыми освещающими или отягчающими впечатлениями. Все выгоды, какие можно было извлечь из новой местности моего помещения, были уже исчерпаны мной. Более нельзя было выдумать, и оставалось ожидать происшествия чего-либо снаружи, извне в мою тюремную гробницу, где я пропадал с тоски и терял, казалось мне, мои последние жизненные силы. Сиденье мое перешло уже на восьмой месяц, томление и упадок духа были чрезвычайные, занятия не шли вовсе, я не мог более оживлять себя ничем, перестал говорить сам с собою, как-то машинально двигался по комнате или лежал на кровати в апатии. По временам являлись приступы тоски невыносимые, и чаще и дольше прежнего сидел я на полу. Сон был тревожный, сновидения все в том же печальном кругу и с кошмарами...

26 декабря

Петербург. Вот уже два дня, как мы в городе. Как всегда, елка была устроена в золотой зале. Только великий князь Алексей и великая княжна не могли присутствовать. Они оба нездоровы: даже опасались кори. У них была своя елка.

Тютчева А.Ф. При дворе двух императоров. Воспоминания. Дневник, 1853-1855. (Перевод Е.В, Горье. Вступ. Статья и примечания С.В. Бахрушина. Под ред. С.В. Бахрушина и М.А. Цявловского). М., 1990, 173.

22 октября

В 1821 году избран я был по конкурсу Виленским университетом в ординарные профессоры русской словесности 105, но при утверждении меня министром встретил я большие препятствия. Какой-то Покровский, служа в Департаменте народного просвещения, написал также соискательное сочинение для получения кафедры и старался опровергнуть мой выбор. Он склонил директора Департамента просвещения 106 передать соискательные сочинения на суд Петербургского университета, оторвав от моего окончание. Князь Чарторижский, попечитель Виленского учебного округа, следуя заключению Виленского университета, был на моей стороне, и министр не стал бы ему противоречить. Но дело кончилось скорее по другой дороге. За меня вступились Александр Федорович Воейков, бывший по выезде из Дерпта в Петербург 107 докладчиком у министра, и Андрей Иванович Бухарский, действительный статский советник, которому Виленский университет, как почетному своему члену, отдавал на суд соискательные сочинения, признал мое наилучшим. Бухарский, находясь тогда в Петербурге, помог мне уговорить Василия Михайловича Попова обнаружить пред министром князем Голицыным происки моего противника...

В это время прибыл в Санкт-Петербург В.Н. Каразин и старанием членов своих Кеппена, Гевлича и Лобойко, земляков его, уроженцев Харьковской губернии, принят был в члены общества.

При вступлении он представил обществу напечатанные свои брошюры и несколько любопытных вещей, выкопанных в Харьковской губернии и принадлежащих к самым древним, как он утверждал, скифским временам.

Председатель Ф.Н. Глинка всегда опаздывал по вечерам в назначенный для заседаний день приезжать в общество, так что нередко по два часа надобно было ждать его.

Харьковцы представили членам избрать Каразина, как человека, не занятого службою, в помощники председателя, который бы в отсутствие председателя занимать мог бы его место. Предложение это было принято.

Все члены ожидали от Василия Назарьевича, человека в высокой степени образованного, известного всем как основателя Харьковского университета, ни от кого не зависимого, большой подпоры. Но едва он познакомился с обществом, как тот же порыв к преобразованию, который столько раз в жизни его обнаруживался и подвергал его опасностям к заключению, подверг его и тут напасти.

Библейское общество основалось в Петербурге по влиянию Лондонского, но его (лондонского. — А.Р.) главною целию было поддерживать своих миссионеров в Азии и других странах, переводя Библию на все языки и наречия и распространяя ее везде [между всеми отдаленными народами] посредством дешевизны и даже раздачи даром бедным людям. Круг <действий> Лондонского библейского общества беспрерывно увеличивался, и оно старалось в России и других государствах завести отделения. Россия, обладающая многочисленными племенами и языками, наиболее его интересовала, и при участии Лондонского библейского общества стали* в Петербурге искать переводчиков для перевода Библии на славенские и финские наречия. Для перевода Нового Завета на сербское наречие приглашен был в Петербург Вук Стефанович Караджич, издавший тогда в Вене свой Сербский словарь. По прибытии в Петербург велено было ему адресовать<ся> в Сарептское общество к г-ну Шмид<т>у, управлявшему делами Петербурского Библейского общества. Вук Стефанович приехал зимою и сам мне рассказывал прием, сделанный ему Шмид<т>ом. Явившись к нему в овечьей шубе, шерстью наверх, выкрашенною голубою краскою, и, говоря по-немецки очень тихо, он принят был вместо бедняка, просящего подаяния. Шмид<т> сунул ему в руку подаяние и тогда только узнал, кто проситель

Летом 1903 г. в нашем Совете ссоры между членами начали учащаться. Дела пошли плохо. Рабочие стали относиться к нам недоверчиво, называли в глаза «зубатовцами» и «сыщиками», что меня чрезвычайно коробило. В июне или июле (точно не помню) я ездил в Петербург, познакомился там с священником Г. А. Гапоном, который вместе с Соколовым руководил рабочими. В сущности, руководил Гапон, а Соколов был лишь куклой в его руках. Вот как я познакомился с этим человеком, получившим в последнее время такую позорную известность. Соколов предложил мне сходить к нему на квартиру. Приходим. Его дома не было. Прислуга сказала, что батюшка скоро придет. Соколов, видимо, был с ним в близких отношениях, судя по тому, как он себя держал в его квартире.