Одна из замечательных личностей, с которыми я познакомился во время осады Севастополя, был князь Урусов, служивший в гусарском фельдмаршала Радецкого32 полку, тот самый, который жил на моей яхте на Севастопольском рейде и подвергался вместе с князем Паскевичем большой опасности во время урагана 5 ноября 1854 г.
Он приехал в Севастополь после первого бомбардирования и вскоре после Инкерманского сражения 33 с намерением участвовать в защите с гарнизоном, находящимся в городе. Он был прикомандирован, сколько помню, к Камчатскому пехотному полку, понесшему страшные потери в Инкерманском сражении, и поступил прямо на 4-й бастион, состоявший под командой адмирала Новосильского.
Этот бастион, как всем известно, в первые месяцы осады служил главною целью атаки союзников, считавших его ключом Севастополя. Можно было беспрестанно ожидать его штурма, и бастион подвергался неумолкаемому убийственному огню. Того и искал Урусов.
Он был в чине майора, и ему дали батальон, что было легко, так как в Инкерманском сражении были убиты или выбыли из строя, кажется, все батальонные командиры полка.
Сколько я мог судить по наружности, Урусову тогда было 26 или 27 лет от роду. Он был очень высокого роста, стройный, с красивыми чертами лица, с выражением большого добродушия, даже кротости и невозмутимости. В свободное от службы время он навещал своих знакомых и часто приходил ко мне. Я занимал в то время с товарищами по службе Петром Алексеевичем Шестаковым, Львовым (племянником адмирала Лазарева), Лихачевым и бароном Крюднером дом контр-адмирала Истомина 34, рядом с домом Нахимова, при котором я состоял после смерти адмирала Корнилова.
Урусов ходил постоянно в первое время в гусарской форме, синей с золотым шитьем, и представлял собою весьма видную мишень для неприятельских стрелков. Побыв около месяца на 4-м бастионе, он находил эту службу слишком монотонною: ни одного штурма со стороны союзников, ни одной большой вы-
[662]
лазки с нашей, частые тревоги без важных результатов! Роль, которую играл гарнизон бастиона, была только оборонительная. «Хоть бы я был раз ранен,— говаривал он,— а то большую часть дня и ночи проводим в блиндажах, в длинные вечера скука смертельная, не знаю, что делать. Я бы попросил вас дать мне прочитать какие-нибудь книги».
— Какие хотите? Исторические или романы?
— О нет! дайте мне сочинения по высшей математике, например, если можете достать, книгу о теории вероятностей.
Я очень удивился, но обещал поискать; действительно, через несколько дней успел я добыть желаемую книгу у одного флотского офицера.
В следующее свое посещение он пришел с лицом, сияющим от удовольствия. «Что такое?» — спрашиваю я. Он показывает дыру в шинели, которую расстегивает, потом открывает свою грудь, и я вижу на ней царапину. «Это первая моя рана! Я очень счастлив и могу все-таки продолжать службу. А что же обещанная вами книга? Достали ли ее?» Я взял со стола и подал ему. Он был в восторге. «Это именно, что я хотел, теперь вечера покажутся мне сноснее»,— взял ее под мышки и ушел на бастион. Через несколько дней зашел он опять ко мне с выражением самым довольным и сказал: «Как я вам благодарен за эту книгу! Я провел прелестнейшие ночи в ее чтении; такого наслаждения я давно не испытал. Это лучше всякого романа, всякой другой книги».
У него был замечательный голос, баритон; он играл на фортепьяно и особенно хорошо на виолончели, которую он возил с собою и оставил потом на моей квартире. У меня составились хоры, между прочими бывал Грейг 35, у которого был тоже хороший голос, и еще другие, и мы пели хоры из «Гугенотов» 36, «Пророка», «Нормы» 37 и пр.
Урусов был известным игроком в шахматы, одним из первых в России, и играл по переписке со знаменитыми лондонскими, парижскими и нью-йоркскими игроками. Он взялся играть разом три партии, с тем чтобы не смотреть на шахматные доски, и предлагал сделать это у меня. Я стал осведомляться об игроках в кругу знакомых офицеров и отыскал трех человек, согласившихся сразиться с Урусовым.
[663]
Был назначен вечер. Я пригласил знакомых с южной и северной сторон, чтобы присутствовать при состязании, и, между прочим, пленного французского полковника ш-г Pierre, командира батальона зуавов38, взятого в плен при отбитой атаке французов на один из наших редутов. Он сам был хорошим игроком. Поставили три стола, за которыми уселись три противника Урусова, а против них к каждому столу по одному лицу; их обязанностью было исполнять указания Урусова, которому они громко должны были передавать каждое движение противников. Я был в числе лиц, заменявших его у одного из столов. Он сам сел у другого конца комнаты, спиною к шахматным столам. Игра началась в седьмом часу вечера. Каждый стол имел свой номер. Урусов начал с первого. Он говорил громко, например: «У стола № 1 четвертая пешка с левой .стороны два шага вперед»; тогда ему передавали, какой шаг сделал противник. Вслед за тем он переходил к столу № 2, и когда ему сообщали о ходе противника, то он переходил к столу № 3 и потом возвращался опять к № 1, и так далее.
Все следили с напряженным вниманием за игрою; была мертвая тишина, слышны были только голоса тех, которые объявляли о ходах той или другой стороны. Надобно заметить, что во все это время присутствовавшие подвергались довольно большой опасности, потому что конгревовы ракеты 39, пускаемые с английских батарей на Инкерманских высотах, направлялись каждый вечер на пункт, где мы находились, и на близлежащую местность, и беспрестанно мы слышали кругом, в самом близком расстоянии, взрывы этих снарядов. Попади одна ракета в крышу, она пробила бы ее и могла бы пронизать оба этажа дома, а взрывом разрушить совершенно жилые комнаты. Несмотря на сильные сотрясения, с треском и шумом от этих ракет, Урусов продолжал невозмутимо свою тройную игру, прихлебывая при сем по глотку из стакана чая. Вдруг, по истечении двух или трех часов от начала партии, он говорит мне: «Подвиньте коня на такую-то клетку». Я ему отвечаю: «Этого сделать нельзя, потому что тут стоит королева». «Не может быть»,— возражает он. Игра остановилась. Я призываю присутствующих и назначенных нами самими судей; все подтверждают мои слова. Тогда Урусов начал вспоминать каждый шаг свой и противни-
[664]
ка у этого стола за 20 ходов назад, из чего заключил, что королевы на сказанной клетке быть не может. Вышло, что это я ошибся. Надобно было исправить происшедшую ошибку, что он сделал скоро и легко. Состязание кончилось далеко за полночь. Урусов выиграл две партии, один из его противников — одну.
Я не могу не вспомнить здесь об одном факте, особенно характеризующем тот род жизни, которую вели тогда в Севастополе, где беспрестанно выбывали из рядов знакомые, всех оружий военные, и где весть об убитых, как вещь самая обыкновенная, никого не удивляла и не поражала. Когда был убит на Малаховом кургане храбрый его защитник Владимир Иванович Истомин, тело его принесли в занимаемый мною его дом. Мы одели его в полную адмиральскую форму с шитым воротником, с Георгием 3-й степени на шее, и положили его на стол посреди комнаты. Так как голова была оторвана ядром, то над воротником была пустота; собранные кем-то остатки черепа и мозга были завернуты в носовой платок и положены около места головы. Отпевание происходило сейчас же, и мы его понесли на гору, на то место, где были уже похоронены адмиралы Лазарев 40 и Корнилов и где предполагалось строить новый храм. В тот же самый вечер ко мне пришли разные знакомые, между прочими Урусов и Грейг, и пели хоры, и играли на фортепьяно и виолончели.
Весною потери на бастионах делались более и более значительными, и так как было запрещено хоронить на южной стороне, то покойников приносили на Графскую пристань, откуда на гребных судах, для того предназначенных, возили их хоронить в северную сторону. По пути от бастионов к пристани были устроены в известном расстоянии одна от другой станции, на которых укладывали убитых офицеров *. Моя квартира была выбрана начальством как один из этих пунктов; каждый день приносили ко мне покойников. Ближе к бастионам стояла постоянно военная музыка, она раза два или три в день приводилась в движение и забирала по пути на всех станциях убитых офицеров и сопровождала их под звуки погре-
---------
* Нижних чинов убитых было так много, что их возили гуртом и хоронили также на северной стороне. (Прим. автора.)
[665]
бального марша до Графской пристани *, так что по нескольку раз в день приносили тела на мою квартиру и выносили их из нее; остальное время мне слышны были постоянно день и ночь монотонное чтение Псалтыря 41 и пение дьячка в бывшей нашей столовой, которую мы должны были обратить в усыпальный покой.
Жизнь на бастионе все-таки не удовлетворяла Урусова; она казалась ему слишком однообразною, несмотря на частые, но не очень значительные с нашей стороны вылазки, на страшный огонь, направленный на наши укрепления, над которыми весь вечер и всю ночь летающие и разрывающиеся в воздухе бомбы представляли вид чудовищного фейерверка. Он вздумал просить начальство о назначении его в траншей-майоры. Эта должность, самая опасная из всех во время осады крепостей, состоит в заведовании теми частями войск, которые впереди линии укреплений, то есть на пространстве между бастионами и неприятельскими батареями, там, где находятся самые передовые ложементы 42, в которых сидят стрелки; особенно опасен момент смены солдат.
Урусов говорил, что по правилам статута военного ордена св. Георгия траншей-майор, прослуживший бессменно один месяц на этом посту, получает обяза-
-------------------
* Кроме тел убитых, в конце дня с перевязочных пунктов приносили к той же пристани в мешках отнятые ампутацией члены: руки, ноги, и также перевозили на северную сторону на шлюпках, имевших это назначение. Одним из главных перевязочных пунктов служил офицерский клуб; день и ночь в залах, и особенно в большой бильярдной, можно было видеть медиков без сюртуков, с засученными рукавами и в белых окровавленных фартуках, режущих руки и ноги. В большой танцевальной зале, где я часто участвовал в прежние времена в веселых и оживленных вечерах, стояло множество кроватей с ранеными, за которыми усердно ухаживали сестры Крестовоздвиженской общины и некоторые из севастопольских дам. Из последних особенно отличалась жена лейтенанта Мусина-Пушкина (служившего у меня на бриге «Эней» старшим офицером). Она принялась одною из первых, в самом начале осады, когда еще не было Крестовоздвиженской общины, ухаживать за ранеными Она ходила каждый день на бастион № 4, где служил ее муж, сопровождаемая матросом- вестовым. Один из них был убит при ней. Я ее упрекал в том, что она подвергалась такой опасности; она отвечала: «Поверьте, князь, что я не знаю, что такое чувство страха, никогда его не испытывала». В другой раз, во время болезни ее мужа, которого перенесли в город на квартиру, я их посетил, и в тот же день упавшую бомбу разорвало в соседней комнате: она осталась на квартире и ничего не боялась. (Прим. автора.)
[666]
тельно Георгиевский крест. Начальство приняло его просьбу, и он поступил траншей-майором на тот же бастион № 4, где все, предшествовавшие ему в этой должности офицеры были убиваемы одни за другими. Он остался 28 дней цел и невредим и требовал Георгиевский крест; ему отказали, не помню, по какой причине; он был очень обижен, но продолжал еще целый месяц эту службу и все-таки Георгия не получил.
Впоследствии, признавая его необыкновенную храбрость и военные достоинства, его назначили командиром Полтавского пехотного полка. С этим-то полком он стоял на бастионе № 2 и блистательно отбил штурм французов в июне 1855 г. Тогда только он получил Георгиевский крест.
С тех пор, то есть со времени осады Севастополя, я с ним не встречался, но слышал, что он жив и находится в Москве, где продолжает быть одним из лучших шахматистов.
[667]