ШТОРМ ВО ВРЕМЯ ОСАДЫ СЕВАСТОПОЛЯ

Ноября 4-го числа 1854 г., около 12-ти часов дня, я переехал на шлюпке с южной стороны Севастополя, где были мои занятия по службе, на северную, к знакомым офицерам, состоявшим в свите князя Меншикова. Моя яхта стояла на якоре на рейде, на ней было всего три или четыре человека матросов, и я поместил на ней недавно приехавших и не нашедших еще квартиры флигель-адъютанта князя Паскевича и гусарского майора князя Урусова3l. Заехав на яхту, я, как бы предчувствуя что-то недоброе (хотя погода в то время не грозила ничем особенным),

 [658]

приказал бросить второй якорь и вытравить канату по 80-ти сажен.

Я пробыл на северной стороне несколько часов н вечером, после захождения солнца, направился к пристани, около которой стояло несколько военных пароходов, между прочим, «Эльбрус» под командою знакомого мне капитан-лейтенанта Асланбекова. Я попросил его дать мне шлюпку, чтобы переправиться на южную сторону.

В это время уже дул свежий ветер, и так как люди его в этот день были утомлены от работ, он меня попросил, если можно, остаться переночевать у него на пароходе и обещался дать мне шлюпку на следующее утро. Я должен был согласиться. Асланбеков велел мне приготовить постель на рундуке в своей кормовой каюте, и я просидел с ним вечер; во время ужина ветер все свежел, и я лег спать уже довольно поздно. Командир оставался наверху. Порреди каюты топилась железная печь, труба которой выходила в люк на палубу.

Проспав всю ночь крепким сном, я услыхал утром рано страшный рев ветра, который около 8-ми часов дул уже настоящим ураганом. Слышны были командные слова командира и офицеров, беготня на палубе. Вдруг сильный толчок; книги и вещи, стоявшие на полке над рундуком, повалились на меня; вслед за тем другой толчок, но гораздо сильнее прежнего. Меня мгновенно сбросило с постели на середину каюты, как раз на пылающую печку; я машинально схватился правою рукою за трубу и сейчас же почувствовал, что у меня слезла с руки вся кожа.

Тут я понял, что пароход подрейфовало с якорей, что он ударяется о скалы и может разбиться; волнение развело большое. Я оделся как можно поспешнее и вышел на палубу. Мы были под самыми скалами; волны поднимали пароход, который, ударяясь о скалы, снова опускался и был стремительно опять бросаем вверх.

Рейд представлял картину ужасную. Все небо заволокло мрачными, быстро мчавшимися тучами, огромные волны с пенящимися верхушками неслись по направлению от S.W. во всю длину Севастопольской бухты. Несколько судов, стоящих на якоре и, между прочими, несколько линейных кораблей, дрейфовало. Мимо нас уже проносились обломки с судов, разби-

[659]

тых бурею в море, большею частью купеческих, служивших неприятельским флоту и армии; видны были раздутые трупы быков, лошадей и даже несколько людей утопленников проплыло мимо нас.

Между тем на «Эльбрусе» разводили уже давно пары и надеялись успеть отойти от берега.

Будучи на «Эльбрусе» гостем и не имея никаких обязанностей, мне пришла мысль попробовать выскочить на скалы, и, так как дом, где жили мои знакомые, был очень близко, я думал туда попасть.

Я начал прицеливаться, став на борт и держась за снасти.

Раза два-три, пользуясь поднятием парохода, я готов был броситься, но вдруг весь пароход стал быстро опускаться; скала, о которую разбивались волны, представляла поверхность наклонную, совсем скользкую, и была опасность попасть между пароходом и камнями и быть раздавленным. Наконец, когда пароход был снова брошен кверху, я уловил самый благоприятный момент и выскочил прямо на скалу; но тут надо было торопиться, не дожидаясь следующего вала. Я пополз на четвереньках по скале и живо очутился на вершине, успев уйти от волны, катившейся за мною; одни только всплески настигли меня. Сила ветра была так велика, что трудно было держаться на ногах. Я кое-как дотащился до домика, где был штаб князя Меншикова, и, отворивши дверь, вошел прямо в комнату, где знакомые мои сидели, прислушиваясь к ужасному шуму урагана, от которого весь домик дрожал. Они, конечно, очень удивились моему появлению в подобную минуту. Я тут же почувствовал сильную боль от сдернутой с руки моей кожи, боль, о которой в только что пройденные мною тревожные минуты я и не думал.

Я был вынужден остаться целый день на северной стороне и только на следующее утро поехал на южную сторону. Первое лицо, встретившееся мне на Графской пристани, был адмирал Нахимов, прохаживавшийся, как в обыкновенное мирное время, с трубою в руках. Он подозвал меня и сказал: «Я любовался, как яхта ваша отстаивалась на якоре, между тем как так много военных судов, пароходов и даже несколько кораблей подрейфовало». Он одобрил мои распоряжения, что было мне весьма приятно.

Я узнал потом от князя Паскевича и князя Уру-

[660]

сова об их впечатлениях во время шторма. Они говорили, что, сидя в большой каюте, они увидели вдруг рад собою в люке бушприт парохода, навалившего на яхту (это был «Громоносец»), Они были в большой опасности, пароход легко мог потопить яхту; но, К счастию, они распутались и пароход отошел. Оба князя дали себе обет, что больше не будут жить ни на яхте, ни на пароходе, а преспокойно на суше.

Этот шторм 5-го ноября был самый жестокий изо всех случившихся во время осады Севастополя и причинил много беды союзным войскам и флоту. Французский линейный корабль «Henry IV» был выброшен на берег у Евпатории, экипаж же был спасен. У входа в Балаклавскую бухту стоял только что прибывший из Англии огромный пароход «Prince», нагруженный запасом теплого платья для всей английской армии. Не успев войти в узкую Балаклавскую бухту, он отстаивался в открытом море, был выброшен на скалы и погиб, как я слышал, со всею командою и грузом. Несметное множество судов купеческих погибло в этот день в открытом море и у берегов, и весь берег от Севастополя до Евпатории был усеян выброшенными обломками и трупами. Нашим казакам досталась выгодная и легкая добыча, и они долго еще продавали лошадей, скот и разный товар, бочонки с ромом, провизию, предназначавшиеся для англо-французских войск. В неприятельских лагерях палатки были снесены ветром. Союзные войска понесли большие материальные убытки; но главное, это был повод им опасаться возможности продолжать осаду, так как они не владели довольно просторною и безопасною гаванью. До этой бури много военных судов стояло на якоре в открытых местах, как в Каче и Евпатории; но вскоре после нее все военные суда неприятельские втянулись: французы — в Камышовую, а англичане — в Балаклавскую бухты. Надобно признать, что союзники показали большую решимость, так как их положение было далеко не безопасно. Не быв в состоянии обложить Севастополь с северной стороны, они дали нам этим возможность оставаться в сообщении с внутренними губерниями России, и подкрепления могли постоянно подходить к нам. Весь исход войны зависел от того, которая из воюющих сторон успеет их доставлять более и скорее.

[661]