Лобойко И.Н.

Я прибыл в Виленский университет в конце 1821 года 122, когда он находился на самой высокой степени благоденствия. Все профессоры, адъюнкты и чиновники университета не только получали жалованье серебром по высоким окладам, но каждый имел просторную квартиру для помещения с своим семейством в домах, принадлежащих университету. Ординарные профессоры занимали в них отличные квартиры со всеми удобствами, с конюшнями, сараями и погребами. За этим наделением оставались обширные помещения для преподавания лекций, для кабинетов, для астрономической обсерватории с комнатами для астрономического наблюдателя, для торжественных и частных заседаний, для библиотеки, для типографии, для книжной лавки и магазина, для канцелярии, для казеннокоштных студентов, для клинической больницы, для аптеки, для гимназии. Униатская Спасская церковь с обширным подворьем отдана была под анатомический театр и ветеринарный институт.

С преосвященным Евгением, автором достославных исторических сочинений, принадлежащих к истории российской иерархии 111, в Петербурге знаком я не был, хотя многие любители наук и словесности пользовались этою честию. Но по выезде из Петербурга, в проезде чрез Псков, я успел приобрести благосклонность его в такой степени, что в проезд мой чрез Киев из Вильны в Харьков приглашен был я к нему на квартиру в Киево-Печерскую лавру и прожил у него почти неделю.

За полгода до того я представлялся ему в Пскове, в проезд мой из Петербурга в Вильну. Это было в конце ноября 1821 года 112. Река Великая, протекающая близ Пскова, широко выступила из берегов и остановила переправу. Надобно было просидеть в Пскове почти неделю, в ожидании переправы. Я провел это время в беседе с преосвященным с величайшим удовольствием. Кажется, незадолго пред этим Евгений предъизбран был в Киевские митрополиты. В следующем году он был уже в Киеве и сказывал мне, что он ожидает из Пскова своей библиотеки, которую везут на 10 подводах. Мне казалось, что ему было тогда не более 65 лет, но, несмотря на свои ученые и пасторские труды, он был еще так бодр, что во время починки лаврской церкви он восходил под самую крышу, чтобы поверить смету. С сего времени до самой своей кончины он удостаивал меня честию, переписываясь со мною, и еще за пять дней до своей кончины написал ко мне в Вильну письмо твердым и ясным почерком...

Члены Высочайше утвержденного Общества любителей российской словесности также радовались моему назначению, потому что, по вступлении моем в Виленский университет профессором русской словесности, от меня ожидали они, что употреблю мои способности к примирению обеих наций. Я давно одушевлен был этим чувствованием и признавал теперь свое назначение призванием к сему подвигу. «Первою мерою к этому примирению, — сказал я гг. членам, — почитаю я заохочивать студентов Виленского университета, кончивших курс, служить в Петербурге, а потому прошу вас, господа, как скоро я найду охотников, принять их в ваше покровительство. Предрассудки польского патриотизма скоро истребить невозможно, но лишь только начнут поляки служить в Петербурге, узнают, что значит Россия, и разберут собственные свои выгоды и вразумятся...

В 1821 году избран я был по конкурсу Виленским университетом в ординарные профессоры русской словесности 105, но при утверждении меня министром встретил я большие препятствия. Какой-то Покровский, служа в Департаменте народного просвещения, написал также соискательное сочинение для получения кафедры и старался опровергнуть мой выбор. Он склонил директора Департамента просвещения 106 передать соискательные сочинения на суд Петербургского университета, оторвав от моего окончание. Князь Чарторижский, попечитель Виленского учебного округа, следуя заключению Виленского университета, был на моей стороне, и министр не стал бы ему противоречить. Но дело кончилось скорее по другой дороге. За меня вступились Александр Федорович Воейков, бывший по выезде из Дерпта в Петербург 107 докладчиком у министра, и Андрей Иванович Бухарский, действительный статский советник, которому Виленский университет, как почетному своему члену, отдавал на суд соискательные сочинения, признал мое наилучшим. Бухарский, находясь тогда в Петербурге, помог мне уговорить Василия Михайловича Попова обнаружить пред министром князем Голицыным происки моего противника...

Василий Григорьевич Анастасевич был коротко знаком со мною, с самого моего приезда в Петербург в 1816 году до кончины своей, в продолжение почти 30 лет 97. Его все знали в Петербурге, и он знал всех: не только тех, кто жили постоянно в столице, но и тех, которые были там временно. Всю жизнь свою собирал он редкие книги, рукописи, записки, выписки и со всею страстию занимался библиографиею. Если бы он решился писать свои воспоминания, множество писателей были бы извлечены из забвения. Его записки были бы гораздо полезнее его сочинений и переводов, которые давно уже забыты.

Проведя всю жизнь в столице в тесной связи со всеми журналистами, обществами и достопамятными людьми, он мог бы передать нам много любопытного, а теперь гаснет след и его собственной жизни. Одни только каталоги книгопродавца Василия Алексеевича Плавильщикова и его преемника Смирдина, им составленные, будут памятными для любителей истории русской литературы 98. В свое время служили они самым важным для ней пособием, будучи расположены систематическим порядком с приложением росписи имен сочинителей и переводчиков.

Станислав Богуш-Сестренцевич, с 1784 года 18 генваря митрополит римско-католических в России церквей, обязан возвышением своим не только своему отличному воспитанию, дарованиям и учености, но и покровительству князя Потемкина Таврического, которого сопровождал он в последних его походах в Тавриду, будучи тогда священником. Об этом времени митрополит говорил с большим удовольствием. По этому же поводу начал он собирать материалы для «Истории Тавриды», которую писал он на французском языке и издал в <1800> году. В русском переводе напечатана она в 2-х частях в 1806 году в типографии Шнора. Императрица Екатерина II поручила ему учреждение римско-католических епархий в приобретенных от Польши областях.

Я имел честь пользоваться его благорасположением в последние 6 лет его жизни.

По низвержении Наполеона великий Государь Император Александр I во время долговременного пребывания своего в Вене склонился к мистицизму, распространившемуся в южных державах Германии 82. На Государя действовали наиболее почитатели Генриха Штиллинга, в числе коих были принцы, принцессы и многие вельможи; потом Госснер с баронессой Юлианой Крюденер, прославившейся в Европе своим религиозным увлечением и силою проповедей своих, собиравших толпы народа.

Князь Голицын, министр, подражая этому расположению Государя, перешедшему и к Российскому Двору, сделался покровителем петербургских мистиков, которые, открыв на сем пути тайну возвышения, старались уловлять его и прилежным чтением Библии, и набожностию, и усердным подаянием на улицах милостыни. Те, которые не стыдились этого лицемерия и не смотрели на то, что оно очень приметно, совершенно овладели доверием министра...

По окончании французской войны инженер-генерал граф Сивере, принадлежавший к армии князя Барклая де Толли, испросил высочайшее позволение на путешествие по Германии и Швейцарии для обозрения народных школ.

Метода Песталоцци повсюду входила тогда в большую славу. Товарищ и сотрудник Песталоцци пастор реформатской в Петербурге церкви Петра и Павла 74 завел на этой методе огромный пансион, где воспитывались сыновья лучших петербургских фамилий, до самого поступления их в военную или гражданскую службу.

Министерство просвещения послало в 1815 году 75 четырех воспитанников С.-Петербургского педагогического института 76 в Швейцарию для изучения сей методы. Это были Александр Ободовский, Матвей Тимаев, Федор Буссе и Карл Свенске, которые, переняв методу и обозрев заведения Песталоцци, возвратились в Петербург и основали при Педагогическом институте училище по сей методе для приготовления учеников к учительскому званию в народные училища...