Петербург

Вы нетерпеливы и волнуетесь непростительно. Разумеется, я пришлю Вам десяток экземпляров своей рецензии, как только получу их. Она не могла попасть в июльскую книжку, которая вышла 1 июля, и будет напечатана в августовской, т. е. 1 августа. Я уже продержал корректуру. Смотрите, только не слишком браните меня. Когда я выеду (а я и сам не знаю, когда, куда, и выеду ли), я напишу Вам, по крайней мере, на сколько времени еду. Вероятно, на неделю. Слава Богу, не могу жаловаться на здоровье, и работаю понемножку. Чувствую почему-то, что Вы в хорошем духе. Дай Бог всего хорошего!

Пишу к Вам только для того, чтобы покаяться и известить Вас, что я не сдержал своего обещания, не представил 22 мая доклада об Вашей книге и отложил его до 20 июня. Мне хотелось составить довольно подробный отзыв, и я почувствовал, что, если буду подгонять к заседанию, то успею написать только небольшую заметку. Должен также сознаться, что заключение мое не будет особенно благоприятно; вероятно, мой разбор будет напечатан в «Журн. Мин. Нар. Проев.», и тогда Вы увидите, почему я не мог дать иного отзыва, несмотря на все мое расположение к Вам. Мне в некоторой степени больно критиковать Вас, но — magis arnica Veritas, и если я ошибаюсь, то против всякого своего желания, и даже с прямым желанием ошибиться скорее в Вашу пользу...

...С нетерпением читал я, ожидая приложения найденных положений к органическому миру — ив заключение нашел одну страницу, где это приложение скомкано и сводится на несколько общих черт, только упоминаемых, а не развиваемых обстоятельно. Когда Вы дошли до цели, то тут-то Вы и охладели, и не пользуетесь тем, что сделали. Словом, тут Вы весь, с Вашею силою и с Вашими недостатками...

Ваше письмо о печальных происшествиях в Ельце — очень огорчило меня за Вас — больше и сильнее всего за Вас, чем за других. Сколько Вам горя и волнения, и теперь и впереди! Смотрите же: делайте, что можно и должно, а остальное пусть будет как Богу угодно. Странное впечатление: мне очень жалко Леонова, и Петропавловского, но и отрадно было читать Ваши похвалы им. Знаю, что Вы человек восторженный, но тут не могу Вам не верить. Значит, есть же на свете прекрасные люди; думать о них, знать об их существовании — уже отрада. А что один из них неожиданно умер, а другой неожиданно испытал жестокую обиду — ведь это та случайность, которой мы все подвержены, общая доля хороших и дурных. Хотя я не дошел до такого состояния, чтобы радоваться смерти и обиде, но я уже понимаю, что можно прийти в такое состояние и что должно к нему стремиться. Другого выхода тут нет, а это — выход к свету и блаженству, это — положение, в котором для человека нет ничего страшного и все обращается в любовь и благословение. Я готов радоваться за Петропавловского, что он так рано ушел отсюда, что эта звезда упала прежде, чем потускнеть. Для него это лучше, а тяжело только для нас...

Вчера был, наконец, у меня свободный вечер, и я прочел, что Вы написали. Думаю, что большею частью это покажется лишним для редакции «Русского Вестника». Вы вновь начинаете все дело и рассказываете то, что происходило в самом же «Русском Вестнике». Потом опять начинается изложение «Дарвинизма» и опять полемика с Тимирязевым. Но ведь это уже все было, и никакой редактор не решится через год повторить конченную полемику...

Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается, дорогой Василий Васильевич. Сегодня я получил Ваше прошение 1 от нашего письмоводителя, с простыми словами: «А книги у Вас». Недели через две сделаю доклад, разумеется благоприятный, а затем — Ваша книга едва ли много скорее станет раскупаться. Это дело большой важности не имеет, и торопиться не было надобности. Гораздо важнее Ваша статья, и с нею не запоздайте.

...То, что Вы пишете о себе лично, навело на меня грусть. Так я и предполагал, что Вам свойственная болезненная впечатлительность — неизбежный спутник всякой возбужденной мысли, всякого писательства. — Вам, как мне кажется, нечего еще больше себя возбуждать, а наоборот, — нужно себя успокаивать; я бы строжайше предписал Вам правильный образ жизни. Вы не владеете собою в занятиях. Так вот Вам задача: выучитесь владеть; попробуйте и увидите, что это не трудно. А я так радовался, что Вы женаты...

...Главное, из-за чего пишу Вам, — хочу похвалить Вас за Бакунина. Вы отлично сделаете, если растолкуете эту книгу Вашим легким и ясным языком. У меня была мысль самому заняться таким толкованием, но вижу, что никак не удастся это сделать. Философ он вполне, но он прямо питомец Шеллинга и Гегеля — тут нет существенной разницы, да и нет того школьного подчинения, которое обыкновенно соединяется с понятием приверженца известной системы. Философия немецкого идеализма вообще чужда догматичности, дает свободу и вполне развязывает ум. Со временем будет же когда-нибудь это понято...