Тобольск. 16 ноября 1833.
Любезный брат и друг Николай.
Не получая от тебя ни одного письма, с самого времени возвращения твоего в Петербург, я остаюсь в величайшем недоумении о том, чтобы то значило? Прошу тебя, любезный друг, вывести меня из оного, хотя несколькими строчками, если некогда тебе написать длинного письма.
После всего писанного мною Министру внутренних дел формально и за1) номерами, невозможно, чтобы ничего не было сделано нащет здешней угнетаемой Тобольской губернии. Перевод отсюда в Петербург Кардинала или иначе Кованьки, служит доказательством, что и конфиденциальное мое письмо к Димитрию Николаевичу Блудову было уважено. Не менее того, сей Кованько, не взирая на высочайшее повеление о переводе его, все попрежнему находится при генерал губернаторе Вельяминове, носит прежний свой мундир публично, открыт; с ним повсюду ездит, никого попрежнему к нему не допускает, попрежнему ворочает делами и управляет им; чрез него определяет и переводит чиновников и проч[ее] и проч[ее] и когда это кончится - бог знает!
Между тем, генерал губернатор, полагая, что Кованько переведен по моим проискам, теснит меня выше всякой меры и положил, в домашнем совете своем, меня во что бы mо ни стало - погубить. Хотя сделать сие с одной стороны трудно, потому что я во всем чист, и что придраться ко мне невозможно по службе, не менее того с другой стороны клевета начальника в виде худой аттестации может быть чрезвычайно вредна. И чуть-ли он не написал чего нибудь с сим фельдъегерем.
Генерал- Губернатор Вельяминов меня еще и потому теснит, что я открываю и преследую ужаснейшие злоупотребления, чинимые градскими и особенно земскими полициями, которые вопреки закона определяются не мною, а им или лучше сказать Кованькою за деньги, и которым Кованько покровительствует, а меня - гонит. Этот порядок вещей— есть сущий беспорядок, вреден в высшей степени для губернии. Яне смею жаловаться ни государю, ни министру внутренних дел потому единственно, чтобы не причли меня к числу беспокойных людей и не умеющих уживаться с начальством, и потому должен терпеть молча и оскорбления личные, и грубости, и преследования, и что всего сего больнее, должен хладнокровно смотреть на m, как грабят исправники бедных поселян безгласных и застращенных! Это, любезный брат, положение ужасное! Закон, честь, совесть, присяга, все здесь попирается и нарушается, и я видя сие -должен молчать!
Не можешь-ли, любезный брат, довести о сем до сведения почтеннейшего моего начальника Димитрия Николаевича Блудова, я сам не смею к нему об этом писать, по вышесказанной причине; но я имею в руках своих документы о многом и особенно о сем покровительстве ворам и грабителям. Ежели бы ему угодно было спросить меня хотя косвенно об этом, тогда бы я имел повод все раскрыть формальным образом, иначе, я не могу решиться писать.
Я готов служить моему государю, до последней капли крови; готов, ревную о исполнении священной его воли во всем, готов все переносить для пользы его службы, что и делаю беспрерывно - но кто меня защитит, если я буду оклеветан? Конечно бог, конечно бог не попустит, чтобы невинный долго страдал; не менее того доколе истина не откроется, дотоле будешь на худом щету! Но я не один, у меня жена и дети; - погубят меня - и их погубят! Вот, любезный Николай, мое двусмысленное положение здесь. Иные пишут из Петербурга, что меня здесь утвердят губернатором, другие, что переведут в Россию; но я ничего притом не знаю положительного, и сие состояние крайне неудобно как для управляемых мною, так и для меня, ибо никто не знает с какой ноги выступать и под чью дудку плясать. По моей-ли или по дудке Г[енерал-]Г[убернатора], а обе сии дудки играют совершенно противные песни. Я бы и рад приладиться к его напеву; но ни по совести, ни по присяге, ни по закону сего сделать не могу, несмотря на готовность мою повиноваться начальнику. — Прошу тебя на все сие отвечать, любезный брат, если можешь. - Впрочем, как богу угодно!
Прошу тебя съездить к генерал губернатору Восточной Сибири Александру Степановичу Лавинскому и поблагодарить его за все оказанные мне милости, во все пребывание мое в Восточной Сибири на службе. Сделай сие, любезный друг, от сердца, ибо я от чистого и благодарного сердца тебя о сем прошу. Он точно отечески и дружески со мною обращался и я ему и его доброй рекомендации много обязан был.
Уведомь хоть словом о получении сего письма немедленно; я посылаю оное с фельдъегерем Логиновым, возвращающимся в Петербург.
Обнимаю тебя, любезный друг, всем сердцем и мою любезную племянницу. Твой адъютант Ваня свидетельсвует свое почтение.
А. Муравьев 502)
Книга № 36, лл. 168-169 об.
// С 268
Примечания:
1) Далее зачеркнуто: "№№".
502) Далее следует приписка Прасковьи Михайловны Муравьевой с упоминанием о дочери А.С.Лавинского: "это только ей и ее отцу мы обязаны приятностью нашего пребывания в Иркутске" (перевод с франц. яз.).
Из эпистолярного наследства декабристов. Письма к Н.Н. Муравьеву-Карскому. Том I. Москва 1975. Под редакцией академика М.В. Нечкиной. Текст писем к печати подготовили научные сотрудники Отдела письменных источников Государственного исторического музея И.С. Калантырская, Т.П. Мазур, Е.И. Самгина, Е.Н. Советова. Вступительная статья и комментарии И.С. Калантырской Перевод писем с иностранных языков Е.Н. Советовой.
Печатается по кн.: Из эпистолярного наследия декабристов. Письма к Н.Н. Муравьеву-Карскому. Том I. Москва 1975. Под редакцией академика М.В. Нечкиной. Текст писем к печати подготовили научные сотрудники Отдела письменных источников Государственного исторического музея И.С. Калантырская, Т.П. Мазур, Е.И. Самгина, Е.Н. Советова. Вступительная статья и комментарии И.С. Калантырской Перевод писем с иностранных языков Е.Н. Советовой. В настоящей сетевой публикации использована электронная версия книги с сайта http://www.dekabristy.ru/ Гипертекстовая разметка и иллюстрации исполнены в соответствии со стандартами ХРОНОСа.