Тобольск. 27 января 1834.
Любезный брат и друг Николай,
Получив письмо твое от 5 января сего года, коим ты извещаешь меня о переводе моем в Вятку Председателем Уголовной Палаты, я более нежели когда нибудь убедился в дружеском твоем ко мне расположении и в нежных братских чувствах твоих ко мне. Хотя я никогда в оных, не сомневался, но никогда они столь ясно не выражались. Благодарю тебя за любовь твою, любезный Николай!
Но почему, друг мой, усумнился ты в моем смирении, в моей надежде на промысл божий? Кажется мне, что я не подавал и не подам ни малейшего повода к тому. Если ты так заключаешь по письмам моим от 16 декабря и предшествовавшим, то позволь себе1) сказать, что я не мог не опасаться клеветы Вельяминова как начальника моего, потому что принято правилом и то, весьма мудро, чтобы основываться на рекомендации главного начальника. И хотя по сему правилу, может пострадать и невинный, не менее того, это есть только одно частное бедствие, которое всякий верноподданный переносить должен для сохранения общей для всего государства пользы, от сего коренного правила произойти долженствующей. Со всем тем, не запрещается ни законом божиим, ни законом человеческим тому, кого гнетут2), сказать, что ему больно, что ему тяжко3)! И я более ничего к тебе не писал. К сему, по долгу присяги, я обязан был присовокупить, что от сего давления генерал губернатором много теряет служба государя, а что это есть сущая истина, то покажут последствия. - Но я никогда не сомневался в премудрости промысла, и если бы государю императору угодно было переместить меня еще на низшую должность чем должность председателя уголовной палаты, то я также бы благоговел пред священною его волею как и теперь благоговею, уверен будучи, что я везде могу и должен ему служить с той-же верностью, как и служил доселе. Вить это не наше дело избирать себе должности, наше дело только в том состоит, чтобы хорошо исполнять ту, которую нам дадут. Если совесть покойна, то мы носим в себе мир внутренний и спокойствие душевное; а дух спокойный и употребляющий все средства ему данные к очищению себя от ржавчины порока может удостоиться быть некогда обителью самого бога; и при этой уверенности все хорошо!
Ты уже знаешь, мой друг, об ужасной для нас потере. Мы лишились нашей любезной шестилетней дочери Пашиньки 20 декабря прошлого 1833 года. Той самой, которая пришла в мир сей, чтобы усладить наше изгнание за Байкалом, проводила нас по всей Сибири, составляла утешение наше, и накануне подписания Указа о возвращении нашем в Россию, нас оставила и обратилась в небесное свое отечество. Сей великий удар повергнул особенно бедную мою жену в прежнее ее болезненное состояние; она несколько дней была как лишенная ума, потом сделались с нею ужаснейшие нервические припадки, потом стала она плевать кровью, потом образовался у ней нарыв в легких, по выплевании которого стало ей несколько полегче. Но здоровье ее чрезвычайно рас[с]троено и она ни за что приняться не может.
Вот, любезный друг, как господь испытывает нас4) многими способами. Он научает нас смирению, поражая нашу гордость; он отвлекает сердца наши от прилепления к предметам преходящим – лишая нас милого нашего дитяти. Он много для нас и над нами совершает! Слава ему во веки веков! Праведны судьи твои, господи!
Ты проникнул сердца наши глубочайшею благодарностью к августейшему государю нашему, известив меня о том, что мне оставлено все содержание получаемое мною в Тобольске; это значит - 10.500 рублей в год! Но не знаю, извещен-ли я буду о том официально, чтобы мог я письменно благодарить милостивого моего ходатая. Прошу тебя поспешить меня уведомить о том, и пиши уже в Вятку, ибо мы надеемся отправиться около половины февраля отсюда. Ранее, при всей готовности моей, при всем нетерпении моем, ехать нельзя будет, ибо осталось у меня только 200 рублей. Надобно кое с кем расплатиться, надобно с чем ехать, прогонов не дают, потому что Вятка от Тобольска менее 1500 верст; надобно ехать на своих прогонах, а денег нет. Не пришлет ли Валентин из Москвы, когда узнает о переводе?
В продолжение письма от 16 декабря, по коему твоя дружба меня обвиняет, имею прибавить: что Вельяминов велел по переводе моем сделать ревизию делам Тобольского губернатора; сие есть, как видно, для того; чтобы к чему нибудь придраться. А кто захочет придираться, тот всегда что нибудь найти может. Он начал уже мне переведенному делать еще разные другие неприятности; я теперь совершенно перед ним без защиты доколе останусь в Тобольске. Уехал-бы поскорее - да не с чем. Поверь однако, что я не жалуюсь и не ропщу даже на него.
// С 271
Скажи любезному брату Александру Мордвинову, что Маслову уже житья нет от Вельяминова. Что он ему публичные делает оскорбления. Это нужно знать и графу Александру Христофоровичу. Ни на что не похоже то, что Вельяминов себе позволяет теперь. Он столько торжествует моим переводом, что еще грозит мне сделать мне еще зло здесь в Тобольске.
Обнимаю тебя всем сердцем
А. Муравьев.
Книга № 37, лл. 67-68 об.
Примечания:
1) Так в подлиннике.
2) Первоначально: "грежут".
3) Написано над густо зачеркнутым словом.
4) Далее зачеркнуто: "весьма".
Печатается по кн.: Из эпистолярного наследия декабристов. Письма к Н.Н. Муравьеву-Карскому. Том I. Москва 1975. Под редакцией академика М.В. Нечкиной. Текст писем к печати подготовили научные сотрудники Отдела письменных источников Государственного исторического музея И.С. Калантырская, Т.П. Мазур, Е.И. Самгина, Е.Н. Советова. Вступительная статья и комментарии И.С. Калантырской Перевод писем с иностранных языков Е.Н. Советовой. В настоящей сетевой публикации использована электронная версия книги с сайта http://www.dekabristy.ru/ Гипертекстовая разметка и иллюстрации исполнены в соответствии со стандартами ХРОНОСа.