2 января
По случаю простуды императрицы вчерашний новогодний выход был внезапно отменен, но зато мы были свидетелями и действующими лицами в другом трогательном зрелище. Вчера же, 1 января 1843-го, был пятидесятилетний юбилей службы в офицерских чинах двух государственных сановников: министра им[ператор]-ского двора кн[язя] Волконского и нашего кн[язя] Васильчикова. Касательно последнего было в предположении некоторых членов дать ему в этот день торжественный обед от Государственного совета, но Государь отклонил эту мысль, отозвавшись, что такими пирами праздновали доныне у нас юбилеи только докторов и про-
[27]
фессоров. Потому все должно было ограничиться одним лишь церемониальным 10 <поздравл>ением.
Любя и уважая старика, несмотря на последние его со мною проделки, я накануне повестил, чтобы все чиновники Государственной] канцелярии, у которых только есть мундиры, собрались у председателя к 10-ти часам утра и ожидали там моего прибытия. Нас съехалось, таким образом, человек до 30-ти, и прежде всего я был поражен почетным караулом, который пошел к лестнице князя. Он был составлен из отряда Ахтырского гусарского полка (приведенного из образцового полка, стоящего в Павловске), которым некогда командовал князь. Эта была особенная аттенция * Государя, всегда милостивого и всегда столь поэтического в своих милостях.
Мы были первые поздравители, и князь, одетый уже в полной форме, тотчас нас принял и, приветствовав несколькими ласковыми словами некоторых из чиновников, отпустил их, а меня оставил у себя 11 в кабинете. «Позвольте мне, — сказал я ему, — как вашему начальнику штаба и старшему адъютанту, остаться, сколько можно долее при вас в этот радостный и достопамятный день». Тут начались объятия, уверения в дружбе и enterions de coeur **, как будто бы ничего между нами не бывало. Вдруг является фельдъегерь с пакетом от кн[язя] Чернышева. Князь долго рассматривал надпись на пакете, отыскивая в ней, кажется, того же, что мы все для него в этот день ожидали: титула «светлости». Но его не оказалось. В пакете была вместо того выписка из приказа, которым Ахтырскому полку присвояется впредь название полка «Князя Васильчикова». Тут старик, долго уже боровшийся со своим умилением, расплакался совсем, как ребенок, и я не мог не радоваться его 12 <чувствам>.
Действительно, быть свидетелем и актером последнего полустолетия — этого полустолетия, стоящего своими событиями двух веков; вынести полвека службы неукоризненной, с честию <и> популяр- ностию и даже некоторою 13 славою; достигнуть этой, необыкновенной в человеческой жизни грани, с не совсем еще изнуренными силами, всеми уважаемому и любимому; видеть, наконец, <и> общее сочувствие публики, и дань признательности могущественнейшего <монарха> в мире — все это высокая, истинная поэзия!..
-------
* Внимание (от франц.: attention).
** Сердечные излияния (франц.).
10. Далее зачеркнуто: «приглаш»
11. Далее вымарано слово.
12. Далее зачеркнуто: «умилению».
13. Далее вымарано слово.
14. Далее зачеркнуто: «владыки».
[28]
Около половины 11-го бегут с известием, что приехал Государь. Он вошел вместе с Михаилом П[авлови]чем, наследником, обоими младшими своими сыновьями и многочисленною свитою андреевских кавалеров, — всего, что есть почетнейшего и знатнейшего в нашей администрации. Владыка полвселенной, окруженный своими детьми и вельможами, пришел сам приветствовать старшего из своих подданных с совершением славного поприща. Князь встретил Его на лестнице, а я с канцеляриею в аванзале, где он сказал: «А, вот и ты с своею командою». Потом Государь с юбиляром, а вслед за ними и все почетнейшие (в том числе и я) перешли в другую 15 залу, а канцелярия осталась в аванзале, которая, равно как и все прочие комнаты, мгновенно наполнилась всеми генералами и офицерами гвардейского корпуса и множеством посторонних посетителей. Многие сказывали мне после, что принуждены были воротиться с лестницы 16, по невозможности 17 продраться наверх.
Улица представляла тоже любопытное зрелище: бесчисленное множество экипажей покрывало густо все пространство широкой Литейной, а тротуары были усыпаны еще большим числом зрителей и любопытных. Все походило как бы на национальное торжество...
Государь остался наверху минут с 10, разговаривая то с князем, то с другими. И мне уделено было несколько слов: «Я не знаю и половины твоей команды», — сказал он, озирая чиновников, и потом расспрашивал о фамилиях некоторых. Когда Государь уехал, обняв и расцеловав несколько раз Васильчикова, мы оставались тут еще несколько времени, и прием продолжался потом целое утро. Бахтин приехал после уже Государя, и притом один, без своих чиновников...
Обедать князь был зван к Государю, где еще пили за его здоровье. В тот день младшая дочь его, девочка лет 10-ти, пожалована во фрейлины, а один из сыновей переведен из кирасиров в конную гвардию; но «светлости» нет...
Нечто подобное было и с другим юбиляром, кн[язем] Волконским, но по тесноте его помещения (в Зимнем дворце) приветствие ему делалось от Гвардейского корпуса в Белой зале, а от 18 высших
------
15. Далее зачеркнуто: «комн».
16. Далее зачеркнуто: «потому что».
17. Далее зачеркнуто: «было».
18. Далее зачеркнуто: «прочих».
[29]
особ — в комнате Петра Великого. Государь сам привел его туда, перед тем, как ехать к Васильчикову. У него тоже был почетный караул от Белозерского пехотного полка, которым он некогда командовал, и полк этот тоже назван полком «Князя Волконского». Внук его дочери 19, <шести>летний сын камергера Дурново, пожалован в камер-пажи, а дочь его старшего сына Дмитрия (женатого на Кикиной), дитя трехмесячное, — во фрейлины. Разумеется, что и Волконский тоже обедал у Государя.
Погода и в конце прошлого года, и в начале нынешнего продолжает быть ужасною. После оттепелей в первой половине декабря, зима не установилась еще так, чтобы были загородные дороги; в городе кой-как плелись на санях, при одном градусе мороза или тепла; но со вчерашнего опять 3° тепла и противный дождь, так что и последняя кора, которая до сих пор шла у нас за снег, теперь исчезает. Где же рождественские, где крещенские морозы и неужели они обратятся для Петербурга в одно предание? К тому же, несмотря на поднимающийся 20 барометр, тьма такая, что целое почти утро надобно сидеть со свечами.
31-го декабря Государю вдруг пришла мысль сделать парад не только здешним, но и всем загородным войскам. Они собраны были к 12-ти часам на Дворцовой и Адмиралтейской площадях в шинелях и походной форме и дефилировали перед Государем, чем все и кончилось.
Со вчерашнего дня начался срок новых откупов для целой России, в том числе и для моего брата по Петербургу. Но как теперь значительно поднята цена на вино, то, опасаясь напусков от прежних откупщиков, здешняя компания откупила у них еще весь декабрь и, следственно, для нее теперь нового только цены, но уже не самое дело. За декабрь заплачено прежним п[етер]бургским откупщикам <новыми> сверх сложности 4-летней в этот 21 <месяц> выручки, 300 т[ысяч] р[ублей] ассигнациями] От этого новым откупщикам обошлось, разумеется, не без убытка, но он был бы еще гораздо значительнее, если б допустить <стар>ых к распрода-
-------
19. Далее вымарано слово.
20. Далее вымарано слово.
21. Далее вымарано слово.
[30]
же вина по прежним ценам. Дай Бог, доброму моему брату полного успеха в этом важном, огромном и — страшном деле!
С нынешнего нового года завелась у нас и небывалая прежде новинка, честь которой принадлежит Александру Павловичу Башуцкому, сочинителю «Панорамы Петербурга», прежнему издателю «Журнала общеполезных сведений» и нынешнему редактору «Наших...», и, вместе с тем, моему помощнику статс-секретаря и правителю дел детских приютов. Он предложил во всех газетах заменить привычный способ рассылки визитных билетов по случаю Нового года пожертвованием по 25 р[ублей] ассигнациями] с каждого лица в пользу детских приютов, после чего фамилия жертвователя печатается в особом списке, рассылаемом при афишах, и лицо то почитается как бы совершившим визитный обряд. Мысль прекрасная (нечто подобное существовало уже, впрочем, в Вене и некоторых других городах), особенно, если взять в соображение, что, кроме благотворительной цели, этим способом исполнения условного обычая отвращаются неизбежные при рассылке билетов неточности, влекущие к невольным ошибкам и невежливостям. Но в нашем дисциплинарном и чопорном Петербурге, где притом в распоряжении стольких лиц есть и курьеры, и лишние люди, пройдет еще много времени, пока это нововведение укоренится и распространится.
В разнесенном вчера первом от осуществления этой мысли списке оказалось всего, считая мужей и жен порознь, 85 лиц. В том числе, правда, и много знатных: министр внутренних дел, военный генерал-губернатор, несколько иностранных министров, генерал-адъютантов и пр., но некоторые из них все-таки при [слали] 22 и свои карточки. Доказательство, что это покамест более налог в пользу детских приютов, нежели действительное освобождение от водворившегося повеличального обычая. Но спасибо и за то Башуцкому, у которого невозможно отнять большой смышлености и даровитости, несмотря на многие неудачи его в частных спекуляциях.
Кн[язь] Васильчиков, увлеченный порывом скромности, хотя и не совсем уместным в присутствии подчиненных, сказал вчера нашим чиновникам, упоминая о своей награде, что одних досто-
-----
22. Залито чернилами: «слали».
[31]
инств и добросовестного исполнения своих обязанностей недостаточно для успехов по службе, если не благоприятствует с тем вместе и счастье. Это, конечно, истина, хотя и горькая. И истина до такой степени, что иногда одно счастье может заменить все заслуги.
Графу Панину, который в день моей последней награды 16 апр[еля] 1841-го г. произведен в тайные советники и утвержден министром, которого с тех пор ни Государь, ни Государственный] совет не переставали освистывать за его мнения, и который в три года не двинул ни шагом вперед свою часть, этому самому Панину, которому за дело о здешнем надворном суде пророчили неизбежную немилость, вчера пожалован Белый Орел мимо даже 2-го Владимира!
Других, особенно важных, милостей не последовало: пожаловано несколько новых сенаторов, несколько второстепенных лент, но вот и все. По военному ведомству назначен еще генерал-адъютантом киевский генерал-губернатор Бибиков, который при независимом характере и состоянии давно просит не 23 <награды>, а отставки.
Недавно дошла сюда весть, что в октябре прошлого года в Воронеже умер на 33-м году от роду еще один примечательный человек в русской литературе и в русском обществе — поэт-прасол, как у нас привыкли его называть, Алексей Васильевич Кольцов. Тяжела и горька была жизнь этого человека, непонятого и неоцененного в семье и в том кругу, к которому он принадлежал I, но страшна была и смерть его: в продолжении двух почти лет он медленно хилел и таял в злой чахотке. Выучившись с детства только грамоте, а всему другому уже гораздо позже, чрез чтение, Кольцов как поэт был явлением очень примечательным. В одном журнале его оценяют так: он обладал талантом сильным, глубоким и энергическим и, несмотря на то, должен был оставаться в довольно ограниченной сфере искусства — сфере поэзии народной. В своих «Думах» он рвался к другим высшим мирам жизни и мысли, но выражал их всегда в своей однообразной, народной форме. О стихотворениях его нельзя судить порознь, но собранные вместе они представляют
-------
I. Отец его торговал скотом, и сам он занимался торговыми делами своего отца, но, чрез талант свой, [вымарано слово] вошел в Петербурге и Москве в общество всех почти лучших литераторов наших.
23. Далее зачеркнуто: «этого».
[32]
нечто целое — самобытную и интересную в самой ограниченности своей сферу 24 творчества.
Кн[язь] Меншиков не только колкий и язвительный, но и очень злопамятный, даже, думаю, просто — злой человек. Я видел много тому примеров, но злопамятность его ничем лучше не характеризуется как лютою ненавистию к Дашкову — даже за гробом. Я когда-то записал слышанное мною насчет причин этой ненависти от самого Дашкова, но, вероятно, они заключались неведомо, может быть, последнему, в чем-либо еще глубочайшем, нежели насмешки над заметкою о пропуске в Свод указа о стерлядях. Иначе трудно Отим одним> объяснить себе возможность такой, говорю, лютой ненависти, ибо, если только назовешь при Меншикове имя Дашкова — теперь, через четыре года после его смерти, — он весь изменяется в лице, впадает в лихорадочную дрожь и изрыгает против покойного всевозможные ругательства.
Еще вчера видел я тому примеры, во время общей аудиенции у кн[язя[ Васильчикова. Между другими вошел туда и брат Дашкова, который прежде был олонецким губернатором, а потом обер-прокурором в 6-м депар[тамен]те, и оба эти места оставил с очень невыгодною репутациею насчет своих правил и способностей. Едва он показался в дверях, как Меншиков, возле которого я стоял, весь уже и побагровел, и глаза его, всегда полные сарказма, приняли совершенно мефистофельское выражение. «Кто это?» — спросили некоторые из окружавших. «Это, — поспешил отвечать Меншиков за всех, — пресловутый истребитель олонецких раскольников, знаменитый грабитель и мошенник, — словом, достойный брат министра юстиции!» И все это было сказано так громко, что — я думаю — слышал сам Дашков.
-----
24. Далее вымарано слово.
[33]
Модест Корф. Дневник. Год 1843-й. М., 2004, с. 27-33.