Июнь 89
Многоуважаемый Николай Николаевич!
Надеюсь, что здоровье Ваше поправилось, Вы съездили к Толстому и теперь снова в Спб., а потому и пишу Вам согласно с Вашим ожиданием. Что разбор Ваш моей книги замедлился, этому я, в видах большей подробности, могу только радоваться. Но ради Бога — пусть он будет напечатан в «Ж. М. Н. Пр.», — а то что же я до сих пор ни слова не читал о своей книге; это больно мне и стыдно для отечественной философии, коя, занимаясь всякими спиритизмами и шарлатанством за границей, а в лице Лесевича—даже новостями испанской литературы, даже слова не хочет сказать о русской книге по философии.
Боюсь, что Вы, как в одном из своих прошлогодних писем, смешаете задачу (цель) моей книги с тою, которую преследовал Гегель в логике и метафизике: тогда я ничего не ответил Вам, потому что Вы судили лишь по нескольким случайно прочтенным отрывкам, но это вовсе не так: у Гегеля цель — изъяснение действительности, природы физической и духовной из развития идеи, которая в этом развитии создает категории; кажется так; но во всяком случае несомненно, что его философия есть изъяснение. Я же задался целью построить конечную форму умственной деятельности человека, исходя из мысли, что ум есть потенция, в которой строго предустановлена эта конечная форма; так. обр., моя книга по характеру своему есть построение; объяснения, которые включены в нее, несущественны, лежат вне ее цели, и имеют значение ряда исследований, которые вовсе не зависимы от целого книги. Деление, классификации знания всегда, конечно, существовали, но лишь того, которое есть, а не возможного, так как они не исходили строго из принципа потенциальности ума. Возьмите, в пример, классификации Бэкона или О. Конта. Наконец, что касается частных исследований, то тут, конечно, много может быть ошибочного (как я в одном месте книги и оговариваю) или повторяющего то, что уже было высказано ранее, но 1) какие неизвестные в европейской философии истины открыла русская философия, т. е. совокупность наших книг по философии? Итак, если иногда или часто я повторяю, что было сказано на Западе (как Вы мне часто писали об этом), то не все ли равно повторять, зная, что именно повторяешь, или не зная о том, что повторяешь; здесь, следоват., я не хуже других; 2) оттого же, что некогда было нашим философам повторить всего, что сказано было на Западе, или потому, что этого нет на Западе, то, во всяком случае, в нашей литературе совсем никогда не изъяснялись такие явления, как существование, изменение (отчасти), причинность и целесообразность, и просто назывались эти явления, и (я уже это наверное знаю) в моей книге впервые дано очень подробное изъяснение этих всеобщих и элементарных явлений природы. 3) Будучи вообще самостоятелен от предисловия и до заключения, я с тем вместе могу быть, конечно, нелеп, глуп в суждениях, то и тут, кроме внутреннего критерия, меня поддерживает то, что после издания уже книги я встречал совпадения с моей книгою, напр. у Каткова в «Очерках древней философии», т. е. не Каткова, а древних, также у Куно-Фишера и др., — что все не свидетельствует о моей глупости. Если сверх всего прибавить глубокую мою религиозность, веру в бессмертие души, уважение к нравственности, государству и вспомнить, что все это вышло из нигилизма, которым я был пропитан с 12—13 лет (никак не позже), путем самостоятельных усилий мысли, то, кажется, я имею право мужественно смотреть в глаза всем своим соотечественникам, и в том числе тем, кои занимают кафедры философии и создают русскую философскую литературу.
Но довольно; это все поверхность, тень жизни, а я узнал и ее саму, и теперь уже я называю Вас не многоуважаемым только, но и дорогим Николаем Николаевичем: удивительно, что при мимолетном знакомстве мне все- таки хочется вам говорить все подробности о своей жизни.
То, чего так долго, так мучительно и всегда напрасно искал я всю мою жизнь — любви счастливой, равной, с тем добрым и ясным светом, которым может светить только жизнь народа, без умничаний росшая тысячу лет, — это, наконец, я имею. Говоря об умничаньи, я разумею мой несчастный брак, где сошлись 2 несчастные существа и привязались друг к другу в каком-то первом экстазе; экстаза хватило года на два, затем наступили годы сумрака, который темнел все больше и больше, и мы вовремя разошлись, чтобы избежать чего-нибудь ужасного и преступного. Скажу только, что в браке моем, т. е. в побуждениях к нему, все было исключительно идейное, с самым небольшим просветом простой, обыкновенной любви, и то лишь с надеждою на самое короткое ее продолжение. Но и идейная сторона оказалась обманом: я думал найти в жене верного спутника и друга жизни, поддержку-в нравственных трудностях, о которых думал в то время, и нашел именно в этом только холод и отчуждение. Все, мною недоговариваемое, Вы, может быть, яснее поймете, если я скажу Вам, что моя жена — старшая сестра Надежды Прокофьевны Сусловой, доктора очень известного в Спб. Может быть. Вы когда-нибудь слышали о ней, п. ч. в свое время она жила в Спб.
Когда я встретился с нею (в период выхода моего из гимназии), она была уже далеко от него, и все, на что я надеялся, чего ждал и к чему стремился, и на что даже намека не было в окружающей жизни, я увидел в ней осуществленным. Она стояла необыкновенно высоко по ясности, твердости и светскости своих воззрений над всем окружающим, и была одинока и несчастна в то время так же, как и я все мое детство и юность: только друг в друге могли мы найти поддержку; и, несмотря на страшное неравенство лет, стали мужем и женой. Но все это кончилось, и навсегда.
Теперь я люблю без всякой примеси идейного, и без этого же полюбило меня доброе, хорошее и чистое существо. Мы рассказали друг другу свою жизнь, со всеми ее подробностями, не скрывая ничего, и на этой почве взаимного доверия, уважения и сочувствия все сильнее и сильнее росла наша дружба, пока не превратилась в любовь. Дай Бог нам сохранить чистоту в отношениях, потому что жениться я не могу, и только теперь я впервые почувствовал, что в самом деле кое-что в нашей жизни, в устройстве нашего счастья зависит от законов и учреждений. По последним — мы можем разлучиться с женою и я могу жить с кухаркой или развратничать по публичным домам, но никак не могу жениться на уважаемой и любимой женщине. Это требуется во имя Евангелия, во имя союза Христа с церковью. Но Бог с ними, я не хочу теперь говорить ничего этого.
Но все-таки страшно подумать, как же мы будем любить друг друга, оставаясь чужими, как устроится наша жизнь? «Как-то темно в будущем» и у меня, как говорит моя бедная Варя (ее имя), думая про себя и свою любовь ко мне. Но мы будем заботиться друг о друге, беречь и жалеть друг друга в жизни, — этого уже довольно, чтобы жизнь не показалась холодною и бесприютною.
Еще 2 слова ДЕЛОВЫХ: как Вы думаете, примет «Русский Вестник» статью коротенькую, написанную в форме рецензии на «Очерк химических воззрений» Меншуткина: мне хотелось бы высказать мысль о том, что в природе целое предшествует части, и тело первее атомов; заглавие: «О вероятной причине химического сродства», всего страницы 4 печатных, не более. Писать — 2—3 дня, и мысль эту мне чрезвычайно хочется высказать, чего нельзя, нет случая и, что особенно скверно, быть может, не будет и возможности высказать вне рецензии. Меня останавливает то только, что книга Меншуткина вышла уже в 1888 г. Будьте любезны, напишите мне об этом: мне это чрезвычайно важно. Может быть, уже на эту книгу была рецензия? Может быть, она уже давно вышла для рецензии теперь? Может быть, она слишком специальна для общелитературного журнала? Верно, Вы видите время от времени Берга, не спросите ли его? Тогда — черкните мне два слова.
Пока пишу статью для Берга (или издам брошюрой) — «О праве государей и народностей»; но вот беда: во время экзаменов, когда пера и в руки взять обычно некогда, было вдохновенье, и я, кажется, ее всю проговаривал про себя; а теперь, как и всегда после вдохновенья, - скука смертельная думать и писать. Не знаю, что выйдет.
Ваш В. Розанов.
Жду ответа, особенно об Меншуткине. Если Вы Берга не увидите, не спросите ли его запиской о том, что мне нужно знать, т. е. может ли быть принята рецензия на книгу Меншуткина?
Здесь цитируется по изд.: Розанов В.В. Собрание сочинений. Литературные изгнанники: Н.Н. Страхов. К.Н. Леонтьев / Под общ. ред. А.Н. Николюкина. – М., 2001, с. 208-211.