ПОЛИТИЧЕСКОЕ СОСТОЯНИЕ ВЕЛИКОРОССИЙСКИХ ГУБЕРНИЙ И НАРОДНЫЕ РАССУЖДЕНИЯ
В политическом отношении Великороссийские губернии и в 1847 году, как в предшествовавшие годы, были совершенно спокойны. К ним не относятся опасения, возбужденные в ноябре месяце тем доносом, будто злоумышленники, переписывающиеся из Ковно, Луги и Острова с С.-Петербургом, намерены были произвести возмущение в самой столице: ибо злоумышление это, по самому доносу, если б оный и был справедлив, приписывалось полякам. Собственно из русских в продолжение всего года обвинялись в дерзких политических разговорах только двое молодых людей, чиновник Афендик и поручик Корпуса Горных инженеров Банников. Но первый дозволял себе рассуждения о республиканском правлении более для того, чтобы раздражать прежнего сотоварища своего чиновника Мамышева, пламенного приверженца монархизма; а второй впадал в возмутительные суждения, частью от болтливости, а частью от того, что, предавшись чтению книг, он еще не умел извлекать из них полезное и перетолковывал все прочитанное в дурную сторону. Нимало не уменьшая вины Банникова и Афендика, которые и подверглись должностному наказанию, нельзя, однако же, не заметить, что политические преступники из русских представляют совершенную противоположность преступникам из польских уроженцев. В последних политические интриги составляют как бы основной элемент их природы; будучи задержаны, они, кажется, жалеют о том только, что не исполнились их замыслы, и даже после наказания, затаивая злонамерения свои, они, при удобном случае, готовы снова погрязнуть в том же преступлении. Напротив того, Банников и Афендик. при первом объяснении им в истинном виде поступков их, сами с ужасом взирали на свое безрассудство, изъявляя столь глубокое раскаяние и давая столь искренние обеты в исправлении, что, без сомнения, они будут одними из вернейших подданных Вашего Императорского Величества. Совоспитанники же Банникова, офицеры Горного института, хотя не донесли о его разговорах начальству, но никто из них не соблазнился его доводами, удалялись от него, и все вполне понимали как ложность его суждений, так и святость монархической власти. Смею удостоверить, что таковы все русские, с немногими разве исключениями.
Это счастливое расположение русских в политическом отношении не изъемлет, однако же, некоторых из них от склонности к толкованиям и рассуждениям, нередко против распоряжений правительства. По заведенному порядку в течение целого года Ваше Императорское Величество изволите постепенно знать о всех событиях, худых или хороших, коими год изобиловал, а потому считаю излишним утруждать внимание Ваше описанием предметов, которые по краткости времени не могли изгладиться из памяти и беспрерывного Вашего наблюдения, и, в заключение, осмеливаюсь изложить здесь только о тех случаях и общественных рассказах, которые сделали на меня особенное впечатление.
В течение прошедшего года главным предметом рассуждений во всех обществах была непонятная уверенность, что Вашему Величеству непременно угодно дать полную свободу крепостным людям. Эта уверенность поселила во всех сословиях опасение, что от внезапного изменения существующего порядка вещей произойдут неповиновение, смуты и даже самое буйство между крестьянами. Осчастливленный доверенностью Вашего Величества и зная истинные намерения Ваши, я, лично, и через другие находящиеся в моих руках средства, старался быть оплотом против распространения подобного мнения. Я внушал и уверял всех и каждого, что Ваше Императорское Величество и не думаете о внезапном перевороте, что различные указы и постановления, изданные в последнее время насчет крестьян, суть только предшественники таким мерам, которые улучшили бы быт их, не нарушая необходимой и умеренной власти помещиков, одним словом, что заботы Вашего Величества клонятся единственно к ненарушимому правосудию, к удержанию порядка и общественного спокойствия. Но в то самое время, когда я действовал сообразно известным мне мыслям и намерениям Вашего Величества, другими, мне не ведомыми путями, доходили и ныне еще доходят во все сословия такие рассказы и внушения, которые противоречат моим убеждениям. Эти рассказы находят столько веры в обществе, что составляют в оном непостижимое брожение умов, которое предотвратить я уже не имею возможности.
При всех неусыпных моих наблюдениях я был не в состоянии обнаружить истинных виновников распространения подобных слухов, не могу даже определить, есть ли это последствие неблагонамеренности или только необдуманного рассуждения о действиях правительства; но вижу, что разглашатели внушили и поддерживают тревогу общественную, которая, к сожалению, производит неумолкаемое в умах волнение.
Большая часть публики рассуждает, что свобода крестьян во всех государствах Европы не привела их к тому счастливому быту, которого от свободы ожидать должно, что, напротив, где более свободы, там более беспорядков, что теперь, когда все умы в брожении, не время преступать к уменьшению власти помещиков и что со всяким нововведением должно приостановиться, по крайней мере на некоторое время.
Указ, дарующий крестьянам право выкупать себя на волю, если заложенное имение продается с публичного торга 16, произвел на помещиков грустное впечатление. Одни говорят, что крестьяне с намерением будут увеличивать недоимку оброков, чтобы поставить помещиков в затруднительное положение и, воспользовавшись их несостоятельностью, выкупаться на волю; другие - что правительство с некоторого времени употребляет излишнюю бдительность и настойчивость к освобождению крестьян.
Не входя в правильность или неправильность таких рассуждений, я считаю только обязанностью не скрывать оных от Вашего Императорского Величества.
Второй, и столько же важный, предмет общественных рассуждений были и есть рекрутские наборы. Не умолчу перед Вашим Величеством, что эти рассуждения часто превращаются в неумолкаемый ропот. Одни говорят, что по расчету народонаселения от частых рекрутских наборов в непродолжительном времени останутся в поместьях только старцы и дети; другие утверждают, что уже и ныне многие помещики не имеют, кого отдать в рекруты.
Прошедший год, едва ли не более предыдущих годов, изобиловал доносами и предвещаниями о готовящихся возмущениях. Многолетние опыты доказали, как мало веры можно давать этим доносам. Не менее того моя обязанность требовала не упускать из вида этих предвещаний, тем более что сведения о духе народном в Западных губерниях показывали, что расположение умов к правительству, ежели не совершенно враждебно, то, по крайней мере, весьма сомнительно, и что продолжение самого бдительного в таких губерниях надзора необходимо. Проникнутый этою необходимостью, я добросовестно исполнил свою обязанность, принимал наистрожайшие меры предосторожности, и, к счастью, большая часть доносов доказала только, что есть люди неблагонамеренные, желающие своими предвещаниями содержать правительство в тревожном положении.
Сколько в предыдущие годы намерения этих доносчиков были безуспешны, столько в прошедшем они, к сожалению, достигли цели своей: ибо в ноябре месяце не только правительство, но вся столица была в такой тревоге, что даже в высших обществах при пушечных выстрелах во время возвышения воды полагали, что возмущение начинается!
По этому случаю приемлю смелость доложить Вашему Императорскому Величеству, что лучшие меры предосторожности суть те, которые покрыты непроницаемою тайною, и потому я поставил себе за правило действовать так, чтобы никто и не догадывался о принимаемых мерах предосторожности и чтобы в публике не могла родиться и самая мысль о возможности произвести возмущение во время твердого правления Вашего Императорского Величества.
Вообще, в прошедшем году более, нежели когда-нибудь, общественное мнение порицало меры правительства: в особенности роптали при слухе об уничтожении чинов и несколько вооружались против образа воспитания, которое дается юношеству в учебных заведениях Министерства Народного просвещения. Впрочем, по строгом размышлении об этом предмете, нельзя винить министерство, ибо коренное университетское положение, как и везде, препятствует иметь за учащимися бдительный надзор.
Слухи об армии и флоте были в течение целого года самые удовлетворительные: безусловная преданность к правительству, строгая подчиненность и вообще о состоянии войск, как сухопутных, так и морских, всегда и везде отзывались с похвалою. Войска Гвардейского корпуса преисполнены самого лучшего духа, и во время несколько тревожного положения публики в ноябре месяце я лично удостоверился, что в преданности нижних чинов и офицеров нет и не может быть ни малейшего сомнения. О состоянии военно-учебных заведений я умалчиваю потому, что упомянутое состояние войск есть очевидное и неоспоримое последствие того воспитания, которое преподается юношеству под главным надзором Его Императорского Высочества Великого Князя Михаила Павловича.
Передавая это Вашему Императорскому Величеству с чистосердечною откровенностию, и видя, что рассуждения и умствования публики не имели вредных последствий, я, к утешению Вашему, сказать доложен, что любовь и преданность всех сословий, бесспорно, принадлежат Вам и Вашему Царственному дому. Впрочем, все, что пишу, есть только повторение моих изустных докладов Вашему Императорскому Величеству, и доказательством справедливости моего заключения служит то, что при распространившемся слухе о болезни Вашего Величества и Государя Наследника Цесаревича 17 вообще все, без исключения, приведены были в тревогу и невыразимое уныние, так что все рассуждения, занимавшие прежде публику, внезапно прекратились и не было в городе другой думы, другого разговора, как только о недуге Вашего Величества и Его Высочества! Даже церкви наполнились молящимися о Вашем исцелении и, когда молитва была услышана, тогда снова и повсюду воцарилась общая радость и спокойствие.
Граф Орлов 18