Многоуважаемый Василий Васильевич,
Только что хотел писать к Вам. как получил Ваше письмо. Прошу Вас, извините меня, что не писал раньше — виновата моя леность и неповоротливость. А писать надо было именно о Вашей статье, как я Вам это обещал. Но я забыл свое обещание, — уж Вы простите старика. А предыдущее Ваше письмо, от 12 апреля, хотя и писано Вами в тяжелом духе и тоне 1, но не содержит ничего, в чем бы Вам нужно было передо мною каяться, как Вы теперь делаете.
Статьи Ваши обе очень хороши, и я слышал им похвалы; например статью «Орган, процесс» хвалил Бестужев-Рюмин, историк. Мне очень понравились некоторые замечания; например, разложение органического процесса на его элементы и особенно указание возможности перерыва, или прекращения этого процесса. Но конец статьи мне не так понравился. (Да, кажется, я уже писал Вам об этом). Я ждал, что найду приложение найденных категорий к явлениям органического мира, и нашел только беглые и краткие намеки. Вообще, Ваши статьи, как и Ваша книга, страдают неопределенностью предмета 2 и неопределенностью метода. О чем идет речь? О какой-нибудь книге? О существующей науке? О господствующем заблуждении? Словом, укажите то место, которое Вы хотите занять, тот вопрос, на который хотите отвечать, примкните себя и свою мысль к чему-нибудь конкретному 3. Иначе Ваши писания не будут ни для кого важны и интересны 4, и не будут читаться. Потом, если Вы стали рассуждать, — нужно, чтобы виден был Ваш метод, Ваши приемы. Иначе никогда не будет видно, что вы исчерпываете предмет, что смотрите на него с наилучшей точки зрения. Вот у Гегеля Вы увидите (пожалуйста, читайте его), что развитие понятий совершается по диалектическому методу. Он и идет постоянно по линии этого метода, а не движется наудачу, неизвестно откуда и неизвестно к чему 5.
Очень мне грустно было читать Ваши жалобы на невнимание к Вам других; но поставьте себя на место этих других, ведь они тоже имеют право жаловаться на Вас. Я бы советовал Вам писать что-нибудь об литературе, о Достоевском, Тургеневе, Толстом, Щедрине, Лескове, Успенском и т. п. Вы много можете сказать хорошего, и все станут читать.
Виноват я перед Вами, что Ваша книга, которую поручил мне разобрать Ученый комитет, до сих пор не разобрана. Да, что мудреного. Разве это легкая задача. Но на этой неделе я примусь за нее и исполню свой долг, напишу доклад.
Досадно мне, что и в «Р. Вестнике» и в «Журн. Мин. Нар. Проев.» искажено Ваше отчество; и оба точно сговорились, поставили В. И. вместо В. В. Я никогда не понимал, как можно указывать год или имя, когда его не знаешь. Одна моя статья в «Журн. М.» была подписана И. Страхов.
Был я недоволен Вашим прежним письмом за то, что Вы не написали, как идут Ваши печальные истории в Ельце. Будете писать, то не забудьте. Ваши отзывы о людях исполнены любви, и это очень меня трогает и возвышает Вас в моих глазах.
Об Вашей «Метафизике» 6 я говорил и укорял редактора; он отговаривался, но не отговорился. Буду продолжать. Леонид Майков вовсе не «простой добрый русский человек», — как Вы его определяете. Не хочу сказать о нем что-нибудь дурное, но простодушия и добродушия в нем нет; он тонкий и умный человек 7; отнестись презрительно к Первову 8, которого он вовсе не знает, он едва ли мог; мне думается. Вы приняли его важничающий тон за нечто более определенное.
Ну, простите. Прошу Вас пишите и всегда помните, что Вам легче написать пять длинных писем, чем мне одно короткое. Относительно же Ваших статей, я делаю все возможное. Я пришлю Вам скоро оттиск из «Ж. М. Н. Пр.», и теперь послал Вам Вашу рукопись только для того, чтобы Вы видели, что я, хоть и не пишу, но помню об Вас.
Дай Бог Вам доброго духа и всею хорошего. У Гёте есть:
«Печаль подобна воде: она тянет в себя, но в ней же мы видим отражение вечных звезд».
Простите меня.
Ваш искренно преданный Н. Страхов.
1889 г.
Примечания
1. Так и есть: «дух и тон» неудовольствия на Страхова, и в следующем письме я явно опасался, не обидел ли чем-нибудь его. Только теперь, когда самому 57 лет, понимаю, что нельзя обижать (и огорчать) старших. Тогда казался (себе) «всех умнее и всех замечательнее». Примечание 1913 года.
2. Только отвлеченностью (алгебраичностью): но «неопределенности», т. е. «каши», никогда не ношу в уме и не могло появиться в словах. Примечание 1913 года.
3. Темы и предметы совершенно мне чуждые тогда и теперь. Примечание 1913 года.
4. Вот то-то! Вот тут-то и убийство!!! «Помоги нам в спорах, и мы тебя начнем читать». «Помоги нашим книгам, — и мы поможем твоей!» У Страхова, с его литературным бедствием («терплю крушение»!) это так понятно, да и писал он уже 65 лет: но собственно весь зов литературы, и научных книжек, таков. «К нам! К нам! Не начинай своего!! Со своим ты неинтересен и никому не нужен». Не таковы были арабы в XI веке. Примечание 1913 года.
5. Ну, уж я-то всегда «известно откуда и известно куда». Примечание 1913 года.
6. Т. е. Аристотеля, — перевод и комментарии. Примечание 1913 года.
7. Известно, что в России особенно толстые люди суть особенно тонкие люди. Довольно «толстый» Л. Н. М-в издавал Пушкина, был «свой» и «близ равного» с А. И. Георгиевским: а более худощавый Страхов все корпел над учебниками за 1000 рублей в год, — сколько получает помощник столоначальника во всякой канцелярии. Примечание 1913 года.
8. Учитель греческого языка в Ельце, с которым мы вместе трудились над Аристотелем. Примечание 1913 года.
Здесь цитируется по изд.: Розанов В.В. Собрание сочинений. Литературные изгнанники: Н.Н. Страхов. К.Н. Леонтьев / Под общ. ред. А.Н. Николюкина. – М., 2001, с. 37-38.