Многоуважаемый Василий Васильевич,
Давно собираюсь писать к Вам, но очень занят статьею против Вл. Соловьева, которую теперь пишу. Читали ли Вы его статью «Россия и Европа»? Если читали, то, прошу Вас, напишите об Вашем впечатлении. У Вас такая чуткость, и Вы можете судить со стороны, следовательно, гораздо правильнее.
Но пишу к Вам не ради этой просьбы. Редактор «Журн. Мин. Народн. Проев.» поручил мне уведомить Вас, что Ваше предисловие будет напечатано, как статья; пришлите только заглавие, а в тексте мы уже здесь сделаем нужные перемены. «Метафизику» редакция тоже принимает, но отошлет ее к Вам для поправок. Редакция просит 1) сделать перевод еще ближе к подлиннику, избегая перифраз, и 2) выпустить примечания, кроме самых необходимых. Неудобны все примечания слишком элементарные, или слишком далеко уходящие от текста.
Нужно мне сообщить Вам при этом, что в этом журнале большая теснота — единственно ученый журнал, независимый от ученых обществ, и потому место для печатания очищается не скоро. Придется подождать месяца два, даже три. Не знаю; угодил ли я Вам своим посредничеством в этом деле. Извините за медленность, хотя и невольную.
Очень благодарю Вас за последнее письмо: в нем столько искреннего и тонкого сочувствия! И Вам я начинаю все больше сочувствовать. Ваши замечания о Данилевском, Ренане и Герцене — как все верно! И о газетах, конечно, верно 1, хотя и преувеличено. Читал я также в разных местах Вашу книгу и находил бесподобные страницы, например, где Вы говорите, что с религиею уже не враждуют, и почему. Но книга слаба в других местах, где много систематичности и общих обзоров и новых категорий. Мысль у Вас очень подвижна, и при такой подвижности легко делать всякого рода теоретические соображения, которые тем обильнее являются, что в них нет твердости и определенности. Когда-то меня мучило это легкое движение мыслей и я отделался от него тем, что стал искать опор в известных и неизвестных писателях. Мысль знаменитого философа, или та, которая уже напечатана где-нибудь в газете, составляет уже факт, не может уже подвергнуться умолчанию, уничтожению, а подлежит обсуждению. Вот почему я так люблю ссылаться на всякие книги, и говорить не от себя, а чужими словами, сопоставляя и толкуя места какого-нибудь автора. Тогда я чувствую себя на твердой почве.
Ну, простите — вот Вам моя критика; буду еще читать Вашу книгу — тогда скажу больше. Да отчего Вы сами ни слова не говорите? Как Вы на нее 2 смотрите? В чем видите ее достоинства и в чем недостатки?
Пришлю Вам скоро в подарок свои вторые издания «Борьбы с Западом» и «Критических статей». — Давно бы прислал, да немножко затрудняет меня возня с почтой. Дай Вам Бог всего хорошего. Ваш искренно преданный Н. Страхов.
1888, 29 апр. Спб.
P. S. Вы знаете, что Эрнест Львович Радлов пишет для «Журн. Мин. Народн. Проев.» разбор Вашей книги 3.
Комментарии Розанова
1. Вероятно, что-нибудь резко отрицательное (например, «запретить бы все»). Мысль о запрещении вообще всех газет в целях подъема культуры я провел года три спустя в «Сумерках просвещения», но Берг (редактор «Русского Вестника») выпустил. Вообще юноши стараются все «запрещать» и полны бывают всяческими «презрениями», на которые старость только улыбается. Старость знает, что «ничего нельзя поправить» и что «все в Боге», и — отрицательное, и — газета. Примечание 1913 года.
2. Ну, — «как?» «Целый мир открыл»... — Оставляя шутки, я и до сих пор думаю, что книга («О понимании») совершенно серьезна. Шперк, впрочем, ее тоже не любил и называл «Географией ума человеческого» (что удивительно метко), предпочитая для себя «странствовать», чем «ездить по географии». Отчасти я скоро перешел тоже в «странствия», но это — дело влечения; а «по логике» книга все-таки основательна. Примечание 1913 года.
3. Не появился, — вероятно, не оконченный. В те годы и вообще не-сколько лет меня удивляло, каким образом при восьми университетах и четырех духовных академиях не появилось совершенно никакого отзыва и никакого мнения о большой книге (40 печатных листов), во всяком случае не нелепой или не только нелепой. Как-то я читал Ренана — «Аверроэс и аверроизм», — и дойдя (тоже «открыв случайно») до места, где говорится, что «когда умирал ученый, то у ворот дома его уже сторожили другие ученые, чтобы жадно раскупить оставшиеся после него манускрипты» — вспомнил о своей книге и почти расплакался. «Что же это за мертвая пустыня, Россия, — где думай, открывай, изобретай — и никому даже не захочется подойти и посмотреть, что ты делаешь. ...Вот тебе и книгопечатание!!..». Аверроэс и аверроизм — это из истории арабской образованности в Испании. Примечание 1913 года.
Здесь цитируется по изд.: Розанов В.В. Собрание сочинений. Литературные изгнанники: Н.Н. Страхов. К.Н. Леонтьев / Под общ. ред. А.Н. Николюкина. – М., 2001, с. 11-13.