Многоуважаемый Василий Васильевич,
Предвижу, что мне придется много огорчать Вас молчанием, если Вы будете писать ко мне так много и так часто, как теперь. Благодарю Вас за доверие; читаю Ваши письма с искренним сочувствием Вашим стремлениям и волнениям, но не имею возможности отвечать и на десятую долю. Итак, заранее прошу у Вас извинения.
Для меня ясно, что Вы не только хорошо пишете и обладаете большою гибкостью ума, но что сверх того лихорадочно возбуждены и рветесь и к истине, и к тому, чтобы сейчас же заявлять свои мысли. Очень меня трогает Ваша преданность тому, до чего Вы додумались, — то, что я называю религиозным отношением к истине и к ее исканию. Но зачем же торопливость? Вы ведь молоды, вы успеете сделать. Зачем Вам разбрасываться и истощать свои силы на порывистое писание и читание. Если бы было в моей власти, я бы предписал Вам, во-первых, — регулярный образ жизни, а во-вторых, — чтение хорошей немецкой философской книги. Настоящее образование и настоящая зрелость мысли не достигается в три—четыре года, а только в десятки лет 1.
Но простите мне за эти советы; я знаю, что советы, обыкновенно, бесполезны, да и у всякого есть своя манера развития и проявления 2. Думаю только, что ждать есть великая мудрость, — конечно, если человек не засыпает при этом душою, а устремлен к цели.
Что может быть проще, как дело об «Метафизике» 3. Хороший перевод метафизики Аристотеля — всегда будет иметь цену. Возьму на себя — пристроить его в «Журнале министерства». Но ведь торопиться некуда. Судя по Вашему рассказу, ни Вы, ни Ваш товарищ не приготовлены к этому труду. Если угодно — пришлите начало, — я сам посмотрю и дам на просмотр в редакцию.
Вообще, древние философы едва ли годятся для того, чтобы в них искать разъяснения своих вопросов и сомнений 4. Нужно уже обладать хорошим философским образованием для того, чтобы понять ту ступень и ту форму понятий, на которой стояли древние. Они не писали систематически, и нам приходится самим приводить их в систему. Разве такое занятие годится для того, кто хочет из них научиться?
Ну, вот, я принял наставнический тон и, может быть, сказал что-нибудь Вам неприятное. Простите, ради Бога. Мне хотелось только выразить свое сочувствие, входя серьезно в Ваше положение.
Повторяю еще раз — меня очень трогает Ваше обращение ко мне; но Вы невольно ставите меня в положение виноватого перед Вами; поэтому не слишком сетуйте на меня. Дай Вам Бог всего хорошего.
Ваш преданный и душевно благодарный за сочувствие Н. Страхов.
1888, 23 февр. Спб.
Комментарии Розанова
1. Все это глубоко верно. Но, увы, надо иметь «ангела чтения» около себя, чтобы начать так читать, так изучать, так готовиться. Этого «ангела» никогда не стояло около меня, и я чувствую, что во всех вещах делания и писания я был всегда в сущности «не подготовленный». Это, конечно, отнимает у них определенную группу качеств; но есть качества, специфически принадлежащие statui nascentis [от рождения (лат.)], и, думаю, эти качества у меня были. Примечание 1913 года.
2. Как все осторожно и умно. И везде Страхов был этим глубоко внимательным к чужому культурным умом. Примечание 1913 года.
3. Аристотеля, — переводом коей с товарищем по учительству в Елецкой гимназии, П. Д. Первовым, я был занят этот и следующий год, и из нее (до переезда моего в другой город) мы успели перевести пять книг. Перевод был напечатан в «Журнале министерства народного просвещения». Примечание 1913 года.
4. И до сих пор я думаю, что Аристотель — никем незаменим. Его определения вещей, понятий, всякого рода именно категорий, физических и духовных, без коих невозможно никакое философствование, превосходны и (скажу, как институтка) — восхитительны. Примечание 1913 года.
Здесь цитируется по изд.: Розанов В.В. Собрание сочинений. Литературные изгнанники: Н.Н. Страхов. К.Н. Леонтьев / Под общ. ред. А.Н. Николюкина. – М., 2001, с. 8-9.