24 сентября

Моя душа полна отчаяния. Севастополь захвачен врасплох! Севастополь в опасности! Укрепления совершенно негодны, наши солдаты не имеют ни вооружения, ни боевых припасов; продовольствия не хватает. Какие бы чудеса храбрости ни оказывали наши несчастные войска, они будут раздавлены простым превосходством материальных средств наших врагов. Вот 30 лет, как Россия играет в солдатики, проводит время в военных упражнениях и в парадах, забавляется смотрами, восхищается маневрами. А в минуту опасности она оказывается захваченной врасплох и беззащитной. В головах этих генералов, столь элегантных на парадах, не оказалось ни военных познаний, ни способности к соображению. Солдаты, несмотря на свою храбрость и самоотверженность, не могут защищаться за неимением оружия и часто за неимением пищи. В публике один общий крик негодования против правительства, ибо никто не ожидал того, что случилось. Все так привыкли беспрекословно, верить в могущество, в силу, в непобедимость России. Говорили себе, что если существующий строй несколько тягостен и удушлив дома, он, по крайней мере, обеспечивает за нами во внешних отношениях и по отношению к Европе престиж могущества и бесспорного политического и военного превосходства. Достаточно было дуновения событий, чтобы рушилась вся эта иллюзорная постройка. В политике наша дипломатия проявила лишь беспечность, слабость, нерешительность и неспособность и показала, что ею утрачена нить всех исторических традиций России; вместо того, чтобы быть представительницей и защитницей собственной страны, она малодушно пошла на буксире мнимых интересов Европы. Но дело оказалось еще хуже, когда наступил момент испытания нашей военной мощи. Увидели тогда, что вахт-парады не создают солдат и что мелочи, на которые мы потеряли тридцать лет, привели только к тому, что умы оказались неспособными к разрешению серьезных стратегических вопросов.

С душой, переполненной всеми этими мыслями, которые теперь провозглашаются повсюду и всюду горячо и страстно обсуждаются — я явилась вчера вечером к цесаревне в маленький турецкий салон великого князя. Все здесь дышало обычным миром, той покойной рутиной, которая окутывает великих мира сего, как атмосфера Олимпа. Тучи собираются с часу на час более грозные; гром гремит, дождь снаружи льет потоками, а здесь все тот же мягкий полусвет, тот же ласкающий ветерок. Пили чай; великий князь продолжал чтение Vicomte de Charny, скверного романа Александра Дюма, полного революционной пропаганды 1). Слушая это чтение, так мало соответствующее тому, что в настоящее время так страстно занимает умы, я спрашивала себя с сокрушенным сердцем, каким образом они, более всего заинтересованные в том трагическом положении, в котором в настоящую минуту находится Россия, могут хотя бы на короткое время предаваться препровождению времени, не только бесполезному, но несомненно гибельному потому, что оно отнимает у них время, которое могло быть лучше употреблено, например, на чтение книг, которые раскрыли бы перед ними раны и нужды России. Я спрашивала себя, как это случилось, что они окружены такой искусственной атмосферой, что дневной свет действительной жизни никогда не может к ним проникнуть. Таким образом, их мысли, их чувства, их суждения никогда не могут свободно подняться на высоту, ни достигнуть настоящей зрелости. Те, кто их окружает, находит, очевидно, для себя выгодным поддерживать в них это чувство мнимой без-опасности. Во что бы то ни стало, барин должен быть в хорошем настроении, чтобы они, слуги, могли наслаждаться мелкими благами своей ежедневной жизни. Но неужели эта роль достойна тех, кто имеет честь быть близкими к государям? Не должны ли они смотреть на себя, как на представителей народа и служить проводниками истины для слуха царей?.. Что касается меня, я слишком привязана к великой княгине, чтобы когда-либо кривить душой по отношению к ней, но дело в том, что я могу служить только слабым отголоском тех суждений, которые высказываются вокруг меня; в моем положении молодой девушки, я совершенно не компетентна в вопросах такой огромной важности как для моей родины, так и для них самих. Поэтому я осуждена на то, чтобы видеть и понимать зло, которое я не в силах пресечь, и так как это зло касается чело-

века, которого я люблю больше всего на свете, я чувствую себя совершенно подавленной. Вчера это до такой степени отражалось на моем лице, что цесаревна сказала мне полушутя, полусерьезно: „Я Вас попрошу, Анна, написать мне трактат о дурном расположении духа. Конечно, никто не сумеет сделать это лучше Вас".—„Ах, Ваше высочество, я бы хотела, чтобы Вы обладали тем чудесным стеклышком, историю которого рассказала М-me Жирарден 2), и могли прочесть в моей душе причину того, что Вы называете дурным настроением".

...Цесаревна завтра едет в Гатчино, где поселился двор; она хочет проститься с великими князьями Николаем и Михаилом, уезжающими в Южную армию.

-------

1) Роман А. Дюма «La comtesse de Charny» вышел в 1853—1855 rr.

2) Le Lorgnon", сочин. г-жи Жирарден.

Тютчева А.Ф. При дворе двух императоров. Воспоминания. Дневник, 1853-1855. (Перевод Е.В, Горье. Вступ. Статья и примечания С.В. Бахрушина. Под ред. С.В. Бахрушина и М.А. Цявловского). М., 1990, 155-157.