ОБЩИЙ ОБЗОР
Еще под конец 1868 года заметно было брожение между молодежью, посещавшею некоторые из здешних высших учебных заведений; студенты Медико-Хирургической Академии, университета и Технологического института собирались в разных местах, то в большем, то в меньшем числе, и толковали о положении студенчества вообще, о средствах к улучшению студентского* быта и о путях к осуществлению тех улучшений, которые им казались желательными.
Эта «горячка» сходок, овладевшая академическою молодежью, и наблюдения за самими сходками вскоре привели к заключению, что не только истинные или воображаемые недостатки настоящего положения студентов были причиною постоянно возраставшего брожения, но что важную роль в целом этом движении играли посторонние влияния, преследовавшие цели, чуждые студентскому быту; влияния настолько, однако, замаскированные, что присутствие их только угадывалось, но никогда не принимало определенной, осязательной формы.
Наступил 1869 год. Сходки учащались, разгорячая молодые головы и укрепляя в них дух строптивости и запальчивого вымогательства у начальства согласия на требования, которые студенты собирались заявить. Даже царская щедрость, одарившая университет в день его юбилея столь значительным числом стипендий, хотя и повлияла на некоторых из университетских студентов, переставших с того времени принимать участие в сходках, но зато возвысило в глазах других значение требования, чтобы студенты сами, чрез выборных, имели голос в вопросе о распределении стипендий.
При таком настроении умов нужен был только случай, чтобы дать повод к явным беспорядкам; а где такой случай выжидается, там он всегда находится, потому что факт, который в обыкновенное время прошел бы незамеченным, в минуту ненормального настроения обращается в искру, воспламеняющую накопленный горючий материал.
Одному студенту Медико-Хирургической Академии, при переходе с 1-го курса на второй, было дано неудовлетворительное свидетельство. В присутствии других студентов он дерзко потребовал в том отчета от ученого секретаря конференции; товарищи приняли его сторону; произошел шум. Студент (фамилия его Надуткин) был исключен из Академии. Тогда студенты, неизвестно кем подстрекаемые и созываемые, стали собираться в числе нескольких сот человек уже в самом здании Академии и с запальчивостью требовали возвращения исключенного товарища.
Начальство Академии, выказавшее сначала снисхождение, доходившее до нерешительности и слабости, вскоре увидело необходимость прибегнуть к более энергическим мерам; когда же и эти меры оказались недостаточными для прекращения беспорядков, то было сочтено нужным на время вовсе закрыть Академию.
Спустя два дня в коридорах здешнего университета оказалось приклеенным на стенах объявление от имени медицинских студентов, приглашавшее студентов университета к участию в деле первых. Объявление тотчас было сорвано и уничтожено самими же студентами, и казалось, что в университете порядок не будет нарушен.
Между тем, произошли беспорядки в Технологическом институте, и так как, несмотря на благоразумное поведение большинства студентов университета, все же и там была партия, подстрекавшая к беспорядкам, то конференция решила удалить из университета шесть студентов, коих влияние на товарищей было особенно вредным. Но эта мера, вместо того, чтобы предупредить беспорядки в университете, приспешила* их: когда решение конференции было объявлено, толпа студентов в 73 человека отделилась и дерзко протестовала против этого решения, и так как студенты узнали, что начальство во всяком случае примет все меры к восстановлению порядка, то в среде их открыто стало выражаться намерение не уступать и, в случае надобности, «защищаться всем, чем можно, даже оружием».
Главные участники беспорядков, из числа студентов трех вышепоименованных заведений, были тогда же высланы в места родины, под надзор полиции.
Однако, как уже упомянуто выше, некоторые обстоятельства, сопровождавшие беспорядки, указывали на влияние агитации, исходившей не из студентской среды и направленной не исключительно в духе интересов студенчества. Первым явным доказательством справедливости этого предположения была рассылка во все редакции петербургских газет печатного воззвания, или обращения студентов к обществу, в котором «дело студентов» выставлялось делом, непосредственно затрагивающим интересы всего общества.
Немедленно начатое дознание о происхождении этого воззвания обнаружило, что оно напечатано в небольшой типографии, купленной незадолго перед тем здешнею мещанкою, девицею Дементьевою 1, одною из тех крайних нигилисток, каких последнее десятилетие расплодило такое множество. Дементьева находилась в самых близких отношениях с состоящим под строгим секретным наблюдением мелким литератором Петром Ткачевым 2, который принадлежал к числу главных участников студентских беспорядков еще в 1861 году. Несмотря на упорное запирательство Ткачева и Дементьевой, едва ли подлежит сомнению, что автором воззвания «К обществу» был сам Ткачев, или кто-либо из его кружка, и что он передал это воззвание Дементьевой для напечатания.
Дело это в настоящее время передано сенатору Чемодурову 3, так как связь его с производимым судебным расследованием обнаружена.
Еще во время студентских сходок, предшествовавших беспорядкам в высших учебных заведениях, внимание полиции обратил на себя учитель Сергиевского приходского училища Сергей Нечаев 4, который, не будучи сам студентом, не только принимал самое деятельное участие в сходках и ораторствовал на них, но и собирал их у себя, в казенном помещении, которое он занимал в здании училища. На следующий день после одной такой сходки, бывшей в квартире Нечаева, он был вызван для объяснений в управление С.Петербургского обер-полицмейстера 5. Спустя три дня полиция получила уведомление, что учитель Нечаев скрылся; начальство Нечаева считало его заарестованным; на самом же деле он бежал из Петербурга, сперва в Москву, оттуда ездил в Киев и, наконец, с чужим паспортом ушел за границу.
Свое прибытие в Женеву Нечаев ознаменовал напечатанием воззвания к «Студентам университета, Академии и Технологического института в Петербурге» 6, которое он тотчас стал посылать сюда по почте на имена разных лиц. В этом воззвании Нечаев, рассчитывая на легковерие молодежи, к которой оно было обращено, утверждает, будто бы он бежал «из промерзлых стен Петропавловской крепости». Вероятно, он и перед женевскими эмигрантами дебютировал этою ложью и тем сразу придал себе в их глазах значение героя. Нечаевское воззвание подтверждало, что за студентскими волнениями скрывалась гораздо более серьезная агитация, и сам Нечаев в нем говорит, что в настоящее время все вопросы сводятся к одному, к обновлению русской жизни переворотом.
Почти одновременно с этим воззванием начало получаться по почте другое, за подписью известного агитатора Михаила Бакунина, и за ними последовал целый ряд воззваний самого возмутительного содержания.
Чтобы не дать этим воззваниям распространиться, почтовое начальство обратило особенное внимание на заграничную корреспонденцию, и преимущественно на письма из Женевы. Одно из таких писем поражало странностью своего содержания: по множеству условных выражений, употребленных в нем, смысл его нельзя было определить; только было ясно, однако, что речь шла о каком-то преступном предприятии. Письмо было адресовано к жене отставного полковника Елизавете Томиловой 7. По справкам оказалось, что Томилова принадлежит к числу так называемых нигилисток, что она была очень близко знакома с Нечаевым до побега его за границу и что сестра Нечаева 8 проживала у ней. За Томиловою тотчас было учреждено самое строгое негласное наблюдение; когда же, спустя несколько дней, пришло под тем же адресом другое письмо, не оставлявшее сомнения в том, что корреспондентом был никто иной, как Нечаев, и что письма его прямо относились к предмету вышеупомянутых воззваний, то у Томиловой был произведен внезапный обыск, и сама она, вместе с мещанкою Анною Нечаевою, была арестована и доставлена в III отделение.
С этого ареста началось дознание, которое в конце ноября привело к раскрытию организации, основанной Нечаевым в Москве и имевшей в других местах разветвления, из коих теперь еще, быть может, не все обнаружены.
Бумаги, найденные у Томиловой, доказывали сношения ее с Нечаевым, но и то, что существовало или предполагалось образовать общество для какого-то таинственного «дела». Тут были доверенности от некоего Орлова 9, коими «все друзья по делу» приглашались именем Нечаева и других доверять Томиловой, и говорилось, что ей передан «весь план дела» и чрез нее можно узнать «друзей дела» и пользоваться средствами, собранными для «дела»; были тут и списки лиц, проживавших в разных местах империи, и лица эти большею частью оказывались такими, которые уже находились на примечании по своей политической неблагонадежности. Никаких разъяснений найденных у ней бумаг Томилова, однако, не давала.
Первою задачею дознания было разыскать Орлова и других лиц, которые по бумагам Томиловой принимали участие в таинственном «деле». Местопребывание некоторых лиц вскоре стало известно, и были приняты меры к доставлению их в С.Петербург, что, однако, требовало немало времени, так как иные находились весьма далеко. Несравненно большие трудности представлял розыск Орлова, неизвестно куда скрывшегося, и в этом розыске можно видеть пример усердных и удачных действий чинов Корпуса жандармов. Благодаря добытой фотографической карточке Орлова, тотчас воспроизведенной в достаточном числе экземпляров и приложенной к циркулярному предписанию о его разыскании, Орлов в конце июня задержан в глухой станице Кубанского войска и доставлен в Петербург.
Но и прочие задержанные лица, так же как Томилова, не давали никаких показаний, способных разъяснить сущность «дела», которое затевалось. Можно сказать, что главнейшие указания на этот счет доставил сам Нечаев, в своих воззваниях и письмах, задержанных на почте и имевших последствием еще несколько арестов. Разнородные обстоятельства, замедлившие ход дознания, принесли ту пользу, что этим замедлением до некоторой степени заменилось отсутствие положительных улик, и в течение времени приобретались более или менее ясные указания на то, что все дело, подлежавшее с весны дознанию, было только прологом чего-то, что еще предстояло в будущем. Эти указания вполне оправдались, и связь весеннего дела с осенним так тесна, что в настоящее время уже почти все лица, задержанные начиная с весны 1869 года, привлечены к следствию, которое сенатор Чемодуров производит по Высочайшему Вашего Императорского Величества повелению.
Непосредственные результаты дознания по весеннему делу можно выразить в следующих предложениях:
а) В прошлогодних студенческих беспорядках ясно обрисовываются две стороны и две категории действовавших лиц: стремление к утверждению студентского быта на измененных основаниях, и сторона политическая, заключавшаяся в том, что недостатки положения студенчества вообще послужили и могут впредь служить предлогом к возбуждению волнений между академическою молодежью. Относительно действовавших лиц можно сказать, что большинство студентов, принимавших участие в беспорядках и подвергшихся за то взысканиям, имели первоначально ввиду только устранение действительных или воображаемых недостатков студентского быта, тогда как лица другой категории, в революционных видах, избрали питомники легко воспламенимого юношества удобными центрами агитации с политической целью, без ведома о том самих студентов.
б) Агитация в студентской среде велась вообще только во имя студентских интересов; если несколько лиц студентского звания и были посвящаемы в другие стороны тайных подкопов и пристали к агитаторам, то это было независимо от их временного звания и не распространялось на студентское движение вообще, от которого сами студенты старательно устраняли все, что имело политический характер.
в) Кроме так называемого студентского вопроса, рычагами агитации должны были служить женский вопрос и рабочий вопрос, которые будут рассмотрены в статье о признаках внутренней агитации, так же как и ясно выражавшееся намерение пропагандировать среди низших классов народонаселения, пользуясь приближением срока, когда обязательные отношения вышедших из крепостной зависимости крестьян к бывшим своим владельцам должны были окончательно прекратиться.
г) Студентскую агитацию полагалось сообщить из Петербурга всем остальным университетам, и дознано, что для этой цели были посланы из Петербурга депутаты в Москву, Казань, Харьков, Киев и Дерпт. Действительно в Московском, Харьковском, Киевском и Новороссийском университетах произошли беспорядки, или были заметны приготовления к ним, не имевшие последствий благодаря своевременному принятию благоразумных мер. Агитаторы хорошо знали, что горсти строптивых студентов не удастся принудить правительство к уступкам и что участники беспорядков будут наказаны. Этого именно они хотели; они добивались исключения возможно большего числа студентов из учебных заведений, рассчитывая, что в лице исключенных студентов им прибудет столько же недовольных правительством, которые будут распространять это недовольство в среде, их окружающей, отчасти и даже преимущественно среди народа; для чего самым удобным путем представлялось поступление этих лиц на службу по мировым учреждениям и по земству, или на должности сельских учителей, в школы, коих размножение предполагалось устроить систематически. Это называлось: «идти в народ».
д) В других слоях, между женщинами (нигилистками), мелким чиновничеством, купеческими приказчиками и разночинцами, агитация производилась посредством распространения дурных сочинений и переписки, которая пересылалась отчасти почтою, но, вероятно, больше чрез преданных делу женщин, беспрестанно переезжавших, без видимой надобности, из одного места в другое. Цель этой агитации заключалась в сплочении всех дурных элементов и в составлении из них организованного целого, по плану и наподобие западноевропейских тайных обществ.
е) Наконец, самый прискорбный результат дознания было убеждение, к которому оно привело, что учение нигилизма, теперь уже усложненное примесью крайних социалистических начал, имеет в нашем отечестве весьма большое развитие, которое грозит быстро принять еще обширнейшие размеры, если правительство не обратит серьезной заботливости своей на прекращение этой политической и нравственной гангрены.
Отыскивая юридические улики против арестованных лиц, III отделение Собственной Вашего Императорского Величества канцелярии, в коем производилось дознание, вместе с тем тотчас приняло меры, соответствовавшие вышеизложенным выводам.
Чтобы прекратить разъезды посредниц агитационной переписки, несколько из них были арестованы, что отклонило других от продолжения этого ремесла. Наблюдение за личностями подозрительными в том же отношении было усилено.
В начале июня всем начальникам Губернских жандармских управлений было дано циркулярное предписание, в коем указывалось на то, что последователи нигилизма, не довольствуясь более одним отрицанием основных начал нравственности и гражданского порядка, стремятся к утверждению и распространению учений, вредных в общественном и политическом отношениях; на каковой конец они сближаются между собою; собираются в общества; приступают к сбору денежных средств и завязывают сношения с разными местами империи. Поэтому, особенно ввиду 19 февраля 1870 г., с каковым днем должны были прекратиться обязательные отношения к владельцам бывших крепостных крестьян 10, в среде коих злоумышленники предполагали агитировать, чинам Корпуса жандармов было поручено иметь самое зоркое наблюдение за сношениями сомнительных лиц с простонародьем.
По соглашению моему с министром внутренних дел 11 губернаторам были даны по этому предмету надлежащие инструкции.
Собраны негласным образом сведения об образе мыслей, занятиях и степени политической благонадежности лиц, на имена коих присылались из-за границы воззвания. Таким образом, в короткое время сосредоточились во вверенном мне управлении подробные характеристики более 700 лиц, проживающих в разных местностях империи и относительно коих был повод к подозрению, что агитаторы рассчитывают на их помощь. За действиями этих лиц учреждено секретное наблюдение.
Кроме сих мер, в течение всего прошлого лета были рассылаемы агенты в местности, которые по характеру населения представляют наиболее удобную почву для агитации, а именно: места фабричные и промышленные. Агенты, вращаясь среди различных классов населения, живя иногда подолгу в более интересных местах, знакомились с. настроением умов вообще, прислушивались к народным толкам, старались подметить малейшие признаки противузаконной агитации, изучали образ жизни, нравы и нравственность жителей в местностях, порученных их наблюдению, и собирали сведения о лицах, выдающихся в этих местностях своим значением и влиянием на народ. Эта мера оказалась весьма полезною, и только недостаток в средствах и надежных агентах, достаточно развитых для такой задачи, не дозволил распространить ее в одно лето на большее число местностей. Исследованы были в вышеозначенных отношениях: село Иваново, весь Шуйский уезд и вообще фабричные центры Владимирской губернии; подмосковные заводы и фабрики; тульские заводы; путь от Москвы до Нижнего Новгорода и прибрежье Волги до Самары; путь от Москвы чрез Киев в Одессу и оттуда чрез Херсонскую и Екатеринославскую губернии в Крым; губернии Подольская и Волынская.
Спешу засвидетельствовать пред Вашим Императорским Величеством, что по всем сведениям, добытым упомянутыми мерами, нигде не заметно, чтобы политическая агитация успела привиться в народе; сами злоумышленники это понимают, и потому они вознамерились достигнуть переворота путем организованного грабежа.
В начале сентября в III отделение поступили сведения, впрочем крайне неопределенные, будто бы Нечаев прибыл из Женевы в Петербург; подтверждались эти сведения одновременно полученными из Женевы известиями, что он оттуда исчез, и два агента, еще в августе посланные в Швейцарию, собственно для наблюдения за ним, возвратились, не отыскав его там. Но указания на прибытие его сюда были так гадательны и неопределенны, в некоторых отношениях даже противуречивы, что в них невозможно было отыскать нить для систематических и последовательных поисков. В своих письмах к Томиловой, в некоторых из своих воззваний Нечаев, правда, возвещал свое возвращение в Россию, «что бы его не ожидало»; но он бы этого обещания не сдержал, если б не знал, как легко в России укрываться; как розыск лица сколько-нибудь смышленого сопряжен у нас с необыкновенными трудностями, и если б он не изучил предварительно искусства затирать за собою следы.
Следов поиски не обнаружили. Оставалось не терять из виду слуха о возвращении Нечаева; усугубить наблюдение за известными личностями, бывшими на особом примечании, и выжидать.
В то же время, при осенних допросах арестованных имелось в виду получить от них указания на лиц, у которых Нечаев мог найти приют.
В числе лиц, которые обращали на себя особенное внимание, был заведовавший книжным магазином Черкесова 12 в Москве – Успенский 13, Его сестра 14 и две сестры его жены (девицы Зосулич) 15 уже были арестованы; он сам и его жена 16 были известны как личности, способные ко всему, что входило в учение Чернышевского и последовавших за ним проповедников нигилизма. Вопрос об обыске и аресте Успенского был уже только простым вопросом времени, когда вновь поступили сведения такого рода, что медлить принятием решительных мер более нельзя было. 24 ноября отправлено в Москву по телеграфу предписание немедленно сделать у Успенского самый тщательный внезапный обыск, и его, арестованным, доставить в Петербург со всем, что будет найдено.
Эта депеша есть первый документ в деле, которым закончился 1869 год.
Примечания
*Так в тексте.