Живя в деревне, хозяйничая, находясь в самых близких отношениях к мужику...

чт, 10/04/2012 - 10:32 -- Вячеслав Румянцев

Живя в деревне, хозяйничая, находясь в самых близких отношениях к мужику, вы постоянно чувствуете это затаенное чувство, и вот этот-то и делает деревенскую жизнь тяжелою до крайности… Согласитесь, что тя­жело жить среди общества, все члены которого, если не к вам лично, то к вам, как к пану, относятся неприязненно. Но, впрочем, оставим это…

Нынешний год у нас урожай, какого давно не было; все уродилось отлично, даже грибы и орехи. Бог, по милосердию своему, не дал Касьяну взглянуть на нас, а известно, «Касьян грозный: на что ни взглянет — все вянет», за что ему, Касьяну немилостивому, бывает в четыре года один праздник, тогда как Николе, благому чудотворцу, два праздника в году. Но лето нынешнего года для хозяина, особенно горяченького, невы­работанного, было ужасное. Поверите ли, я нынешним летом чуть с ума не сошел. Вот в чем дело. Взявшись два года тому назад за хозяйство, я скоро рассчитал, что хозяйничать по-старому, то есть сеять рожь и овес, держать скот для навоза и кормить его тем, что достанется с половины покосов, — словом, вести хозяйство, как оно до сих пор ведется в нашей местности у большинства помещиков, хозяйством не занимающихся и добывающих деньги службою государственной или земской, не стоит. Простой расчет показал скоро, что нужно изменить систему хозяйства, ввести новые хлеба, улучшить скот. Я не буду здесь говорить о разных соображениях по этому предмету, — это завлекло бы нас слишком далеко, — скажу только, что я с первого же года хозяйства начал вводить посев льна. Крестьяне, разумеется, были против этого нововведения, говорили, что лен у нас не будет родиться, что я не найду охотников обрабатывать лен, что лен портит землю и пр. В прошедшем году я посеял две хозяйственных десятины; лен хотя и не был особенно хорош, но все-таки каждая десятина дала тридцать пять рублей чистого дохода, тогда как прежде эти десятины — лен сеется на облогах — давали не более как на 3 рубля сена. После льна посеяна рожь по небольшому удобрению — 1000 пудов на хозяйственную десятину, — и зелень на этих десятинах лучшая в поле. В нынешнем году я уже сеял четыре хозяйственных десятины льну. Осенью прошедшего года я выбрал под лен четыре десятины облог, отчасти заросших березняком; с осени березняк вычистили, сожгли, золу разбросали по десятине и облоги подняли на зиму. Место было выбрано отличное, по старонавозью, земля превосходная, работа выполнена мастерски. За зиму облоги отлично промерзли и весною распушились превосходно. День для посева был отличный; посеяли и заделали как нельзя лучше. Мы сеяли лен 2, 3 и 4 мая; вечером 4-го мая, когда последний лен уже был заделан, прошел теплый проливной дождь, который хорошо смочил и прибил сильно распушенную землю; 5-го было пасмурно, 6-го шел дождь, 7-го начали показываться всходы. 8-го мая утром, осматривая цветы и овощи в огороде, я был поражен тем, что все молодые листья на ревене оказались сильно продырявленными. Всматриваюсь — вижу на листьях сидят маленькие темно-коричневые блестящие прыгающие жучки — земляные блохи, — каких я прежде не видал, совершенно отличные от хорошо известных нам земляных блох с золотистыми полосками на спине, поедающих всходы репы и редиса. Осмотрев один огород, маленький подле дома, — белый, как называет староста, потому что в этом огороде я занимаюсь сам и развожу в нем разнообразные, господские, овощи, — я пошел в другой, серый огород, где у меня, между прочим, был засеян небольшой участок льну. Лен этот был посеян раньше полевого, хорошо взошел и уже поднялся на вершок от земли. Смотрю — на льне сидят те же земляные блохи, что и на ревене, и точат молодые листики. Это что еще, думаю, за напасть? и побежал в поле. Глянул на лен, и чуть в обморок не упал: представьте себе, — все поле покрыто неисчислимым количеством земляной блохи, которая напала на молодой всход льна; на каждом только что вышедшем из земли растеньице сидит несколько блох и точат молодые листики… Где место пониже, посырее, где лен уже поднялся, — там блохи меньше; где посуше, где лен и без того идет туго, — тут-то она, проклятая, и точит. На глазах лен пропадает. Ну, думаю, конец: в два-три дня все объест — вот тебе и лен, вот тебе и нововведение. Мы говорили, скажут, что по нашим местам льны не идут, что у нас и деды льнами не занимались. Тут, конечно, дело не в деньгах: потеря ста рублей, заплаченных за обработку четырех десятин, меня бы не разорила, но дело бы затянулось, а при введении чего-нибудь нового первая вещь — успех. Одно вышло хорошо, другое, третье вышло хорошо — и вот приобретается уважение, доверие к знанию. «Это — малый, голова», — скажут, «это хозяин», и на всякую новость будут уже смотреть с меньшим недоверием, а если в течение нескольких лет все будет итти успешно, то можно приобрести такое доверие, что всякую новость принимать будут.

Понятно, как я был поражен этой неожиданной незадачей. Что делать? Досыта наглядевшись, как блохи едят лен, я побежал домой.

— Ну, Авдотья, пропал наш лен.

— Помилуй, господи!

— Да. Уж я тебе говорю, что пропал. Где Иван? Авдотья испугалась; она подумала, что ее муж, староста Иван, что-нибудь не подладил.

Отыскав Ивана, я, ни слова не говоря, повел его в поле ко льну.

— Видишь? Что это такое?

Иван сначала не мог понять, о чем я его спрашиваю. Я показал ему на блоху.

— Вижу, теперь вижу, козявочки сидят.

— Да, козявочки, а видишь ли ты, что козявочки эти едят лен? Иван усомнился; но, рассмотрев внимательнее, и он согласился, что действительно козявочки точат листики на льне.

— Это ничего.

— Как ничего? Да разве ты не видишь, что едят? ну, и съедят все. Пропадет наш лен.

— Крый Господи! Зачем?

— Как зачем? Да, так, что объедят все, и ничего не останется — вот тебе и лен. Ведь репу в прошедшем году всю съели.

— То репа, — репу всегда объедает, а на льне никогда этого не бы­вало; сколько льнов ни сеял, никогда не бывало.

— Мало ли что не бывало, а, может быть, и бывало, да вы не замечали.

— Разве что!

Иван, однако, на этот раз не убедился, что блоха действительно может съесть лен. «Такое козявочки — мало ли их летом бывает».

В этот день я раз десять бегал смотреть лен — точат.

На другой день блох появилось еще более, а между тем наступила засуха. Ни дождинки; солнце жжет; каждый день дует сильный южный ветер, суховей. Земля высохла, потрескалась; лен и без того идет плохо, а блох все прибывает да прибывает. Который лен пораньше вышел из земли, тот ничего еще, — стоит, только листики подточены и росту нет; который позже начал выходить — не успеет показаться из земли — уже съеден. Даже крестьяне дивились. Блохи всюду появи­лись такое множество, что ею был усыпан не только лен, но всякая былинка в поле.

Я просто думал, что с ума сойду. Где бы я ни был, что бы ни делал, — всюду мне мерещились земляные блохи. Пью чай, задумаюсь, а перед глазами тучи земляных блох прыгают; бросаю недопитый стакан и бегу в поле — едят. Сон даже потерял: лягу, только забудусь, — перед глазами мириады земляных блох, которые скачут, кружатся: вот они растут, растут, вырастают величиною с слонов… Душно, жарко; измученный кошмаром, вскакиваю. Светает. Накидываю халат и бегу в поле. Роса еще не обсохла, с блохой как будто полегче, попряталась, сидит кучками на комочках земли; оживленный росой лен повеселел. Успокоенный, возвращаюсь домой и засыпаю. Проснувшись довольно поздно, зову Ивана.

— Ну, что?

Иван пожимает плечами. Сначала он считал это пустяками — «так козявочки, мало ли их бывает»; но, видя, что блоха, напав на выходящие из земли первые листики (семядоли), отъедает их начисто, вследствие чего корешок засыхает, он убедился, что блоха действительно портит всход, и тоже начал сомневаться. Но я вижу, он думает: это неспроста.

— Едят?

— Точат; с утра полегче было, должно, росы боится, а теперь опять навалилась! И откуда ее такая пропасть берется?

— Пропадет наш лен.

— Господня воля.

— Что же мы будем делать?

Иван молчит, переминается с ноги на ногу и, стараясь отклонить мои мысли от льна, заводит разговор о посеве овса, которому так благопри­ятствует погода. Иван, как человек бывалый, в старостах давно уже служащий, около господ понатершийся, всегда заботится о хорошем расположении духа барина. Первую зиму, когда я только что приехал, дела по хозяйству не было, и я целые дни сидел у себя в комнате, читал и писал письма, Иван всегда, бывало, подвернется вечером. «Вам должно быть скучно, А. Н.?» — Да невесело. «Вы бы чайку попили». — Что ж, дай чаю. — Подаст Иван чаю, а сам тут же стоит. «К соседям бы съездили, познакомились, — барыни тоже есть, — а то все одни изволите си­деть». — Кто ж тут соседи? — Иван начинает пересчитывать соседей и в особенности налегает на соседок: «в А. барыня, в В. барыня, в Г. барыня — тут, почитай, все барыни; господ совсем нет: кои померли, кои на службе находятся». А то другой раз придет Иван. — «Папиросы на исходе, А. Н.; я думаю бабенку позвать из деревни, пусть напробует: не мудреное дело, сделает; Дарочку думаю позвать — вот, что сегодня приходила, вы изволили видеть». Теперь Иван, думая отклонить мои мысли от льна, на другие стороны хозяйства налегает.

— Скот как отлично наедается!  Новая корова, что недавно купили, должно, телится скоро. Вот, если бы Бог дал телку! Я молчу.

— Отлично земля идет нынче к разделу. Редко такой сев бывает. Рожь так и прет. Если Господь совершит все, — урожай будет отличный.

— Да что мне твоя рожь, если лен пропадет.

— Пшеница тоже отлично идет, — вы бы изволили сходить посмотреть.

— Я знаю, что пшеница хороша; недаром мужики так на пшеницу лезут. Отчего ей быть худой?

— Не всегда так бывает; иной раз и лядо хорошо, да не задается. Все воля Господня.

Что мне рожь — я всю весну ни разу даже в ржаном поле не был; что мне овес — я опять бегу смотреть лен. Едят: не успеют еще листики развернуться, как на них сидит уже целая куча блох и точат.

Что делать? Все книги перерыл, отыскивая способы уничтожения зем­ляных блох. Способов предлагают немцы множество. «Для уничтожения ее — то есть земляной блохи — посыпают всходы льна золою», читаю в одной книге. Зову Ивана.

— Ты, Иван, вот все не веришь, что блоха съест лен, а и в книге сказано, что всходы льна истребляет земляная блоха. Немцы вот заметили, а ты говоришь: никогда не бывало.

— Никогда не бывало, сколько льнов ни сеял.

— Да, вот ты не веришь! 

— Отчего не верить, все бывает: вот у Б. барыни — сами изволите знать — нынешней весной сороки были напущены.

Сначала Иван не придавал блохам никакого значения, но потом, убедившись, что козявочки действительно подъедают листики, вследствие чего лен пропадает, он высказал, что это не настоящие какие-нибудь блохи, — никогда этого до сих пор не бывало, — что это не простые козявочки, а напущенные злыми людьми из зависти, подобно тому, как бывают напущенные сороки, крысы. Действительно, нынешней весной у одной моей соседки был такой случай — были напущены сороки. Ни с того, ни с сего, весною, когда скот и без того был плох, еле вставал, появилось множество сорок, которые стали летать в хлевы и расклевывать у коров спины: заберутся в хлев, усядутся у коров на спинах и клюют точно па­даль — у всех коров спины изранили страшнейшим образом. Что ни делали, ничто не помогало (вот и заводи тут симентальский скот!); гоняли, стреляли, надоумил кто-то, за дедами посылали… наконец, помещица при­гласила попа служить с большим требником. Потом, через несколько недель, встретив у одного богатого помещика на именинах священника, я ему рассказал о сороках. — Бывает это; все дело в том, какие сороки, — заметил священник глубокомысленно, — если напущенные — это нехорошо. Тоже недавно у нас был случай: у одного арендатора, поляка, появились в хлевах крысы; бегают по коровам, шерсть объедают, на спинах гнезда делают; возился-возился и, хотя католик, попов призывал для совершения на скотном дворе водосвятия, чего прежде не делалось.

— По-твоему, это значит напущенные блохи? У вас все напущенные, — рассердился я; — телята дохнут — хлев не на месте стоит; корова заболела — сглазили.

— Поживите в деревне, сами изволите узнать, А. Н., все бывает. От злого человека не убережешься.

— Ну, да что тут толковать: вот и в книге сказано, что поедают. Я знаю только, что если мы ничего не будем делать, то пропадет наш лен.

— Да что же делать, А. Н.?

— Советуют посыпать золой. Ты как думаешь?

— Тэк-с.

— «Для уничтожения ее посыпают всходы льна золой», — медленно читаю я в книге. Иван молчит.

— Что же ты молчишь?

— Как прикажете. Испытание сделать можно; бабы, может, еще не всю золу из печей повыгребли, сколько-нибудь найдется.

— Не всю повыгребли, не всю повыгребли! Ступай — ты! Иван уходит. Действительно, откуда же взять золы, чтобы посыпать че­тыре десятины? Опять начинаю рыться в книгах: «в других местах распус­кают серный цвет с водою и поливают всходы. Равным образом большую пользу приносит в этом случае поливка всходов льна водой, в которой рас­пущен гуано». Ну, гуано у нас достать нельзя; а не попробовать ли серный цвет? Зову Ивана.

— Вот что, Иван. Золы, конечно, теперь на четыре десятины не до­станет, а вот тут в книге сказано, что хорошо поливать всходы льна серным цветом, распущенным в воде. Как ты думаешь?

Иван молчит.

— Можно послать в город купить серного цвету. Переделаем две бочки, так, чтобы удобно было поливать — ведь ты видал, как поливают шоссе?

Иван молчит.

— Что же ты молчишь? Ведь ты видал, как шоссе поливают в Петербурге?

— Бочки можно приладить, досточку сзади сделаем.

— Ну, да, приладим; ведь это хорошо будет; ведь ты сам заметил, что она боится мокроты, а тут еще серный цвет.

— Много воды нужно, А. Н.

— Конечно, но ведь сам знаешь, без работы ничего не достается; жаль только, что в книге не сказано, сколько серного цвета на десятину нужно. Пуда по два, я думаю, довольно будет?

Иван молчит.

— Пошлем Сидора сегодня в город; завтра вечером он вернется — на саврасом пусть едет, тот лучше бежит, — а мы тем временем две бочки приладим.

— Как прикажете, можно Сидора послать.

— Только достанет ли он там серного цвету?

— Сколько ни на есть достанет; если в лавках нет, в аптеке можно достать. Я для собак в аптеке брал — на десять копеек порядочно в бумажку отсыпали.

Молчание. Я перелистываю книгу. Иван переминается.

— Серного цвета если не достанет, селитры можно взять: селитра в лавках всегда есть.

— Селитры? Какой селитры?

— Да что в солонину кладут; эта всегда в лавках бывает, потому что в солонину кладут: червяк не заводится, — червяк селитры боится. Тоже бура хороша, от прусаков помогает.

— Нет, не нужно; ступай.

Иван уходит.

Дата: 
среда, декабря 31, 1873