Аркадий Васильевич Эвальд (1836—1898).
Ни сам Аркадий Васильевич Эвальд, ни его родители никогда не помышляли о том, что он станет литератором. Отец Эвальда, преподаватель истории и географии в Гатчинском институте, находившемся в ведении Воспитательного дома, мечтал дать сыну университетское образование. Первые пятнадцать лет жизни Аркадий Васильевич провел в Гатчине, где, несмотря на тридцать с лишним лет, протекших с момента убийства Павла I, еще живы были предания о покойном императоре.
В живой, впечатлительной натуре Эвальда своеобразно переплелись черты отца, человека активного, бесстрашного и несколько прагматического, и матери, экзальтированной, трепетно внимавшей предсказаниям гадалок, верящей в приметы, чудеса и убежденной в существовании предопределения. Но совершенно исключительное влияние на Аркадия Васильевича оказала бабка со стороны отца, Жозефина Иосифовна. Она была венгерского происхождения, в молодости приехала с мужем в Россию и, хотя никогда не стремилась вернуться на родину, но сохранила до конца своих дней благоговейно-патриотическое чувство к Венгрии. Жозефина Иосифовна была начитанна, хорошо образованна и с одинаковой легкостью изъяснялась на русском, французском и немецком языках. Она была чрезвычайно сдержанна и обладала редким для женщины логическим складом ума. Поэтому в спорах с темпераментной и горячей невесткой легко подавляла ее неопровержимыми доводами рассудка. Спокойное достоинство Жозефины Иосифовны, самобытность ее суждений, твердая убежденность ее в словах и поступках особенно привлекали к себе юного Эвальда. Унаследовав пылкий темперамент матери, он, как бы помимо своей воли, часто принимал противоречивые решения и, может быть, именно поэтому особенно ценил бабкину твердость.
В Гатчине семья Эвальдов жила несколько обособленно. Как вспоминал мемуарист, «гатчинские жители делились на три разных общества. Одно состояло из служащих в институте, другое—из чиновников дворцового правления и третье—из офицеров кирасирского полка. Все эти три общества жили отдельно, своими замкнутыми кружками, и только изредка кто-нибудь из одного круга появлялся в другом» *.
Одно из таких появлений «человека со стороны» в семье Эвальдов внезапно изменило планы юного Аркадия Васильевича. Эвальд усиленно готовился в университет, когда к ним в дом пришел с визитом Михаил фон-Дервиз, студент Петербургского артиллерийского училища, приехавший в Гатчину повидаться с родными. Рассказы Михаила об училище были так увлекательны, а перспектива стать артиллерийским офицером показалась Аркадию Васильевичу столь заманчивой, что он решил отказаться от университета. Может быть, Аркадий Васильевич и стал бы артиллерийским офицером, но отец его решительно этому воспротивился. Правда, в конце концов он пошел на компромисс и разрешил ему держать экзамены в военное училище, но не в артиллерийское, а в инженерное, полагая, что подготовка там лучше, а последующие перспективы — шире.
Отец отвез Аркадия в Петербург, и там началась для него новая жизнь, совсем не похожая на прежнюю гатчинскую. О годах, проведенных им под крышей знаменитого Инженерного замка, где был убит Павел I и где учился Ф. М. Достоевский, Эвальд рассказал в публикуемом отрывке из его воспоминаний.
В студенческие годы одна случайная и как будто не очень для него значительная встреча еще раз неожиданно повернула его судьбу в совершенно иное русло (как знать, не вспоминал ли он позднее об убежденной вере матери в предопределение?). Однажды Аркадий Васильевич зашел к своему однокашнику и застал его сестру Прасковью Николаевну за чтением газеты «Санкт-Петербургские ведомости». Она кокетливо оказала Эвальду: «Зачем вы не писатель? Тогда бы я читала в газете ваши сочинения». Девушка давно уже нравилась Аркадию Васильевичу, и ему неудержимо захотелось поразить ее воображение.
Случай для этого представился довольно скоро. По окончании второго курса училища Аркадий Васильевич был произведен в офицеры и направлен в Ревель для ведения инженерных работ. Став свидетелем самого начала Крымской войны, точнее, того момента ее, когда английский флот сделал попытку подойти к Петербургу летом 1854 г., Эвальд написал свой первый очерк «Союзники у Ревеля» и отправил его, конечно же, в «Санкт-Петербургские ведомости». Каковы же были его радость и гордость, когда Прасковья Николаевна, несказанно удивленная, объявила ему о том, что прочитала в газете его очерк!
Прошло несколько лет. Эвальд успешно закончил училище и после Крымской войны служил в инженерном ведомстве. Он почти забыл о своем первом литературном опыте. Как и многие его товарищи-офицеры, жил он однообразно, едва сводя концы с концами. Между тем ему хотелось новых впечатлений, он мечтал о путешествиях, далеких странах, интересных встречах. Скудость средств прочно приковала его к Петербургу. Впрочем, как все люди с воображением, он был наделен известной долей изобретательности и довольно скоро придумал выход из положения. Как и его старший современник Николай Васильевич Берг, Эвальд решил отправиться в Италию и посылать оттуда корреспонденции о гарибальдийском движении. Для осуществления этого плана нужно было найти издателя. Аркадий Васильевич пошел к А. А. Краевскому, который редактировал «Санкт-Петербургские ведомости», и предложил ему свои услуги. Краевский был человеком опытным, осторожным и весьма расчетливым. Он согласился вступить в деловые отношения с Эвальдом, пообещав ему пять копеек за каждую напечатанную строчку, разумеется, в том случае, если очерки придутся ему по вкусу. Денег вперед он никогда не давал; на этот счет он держался твердых правил.
«Прежде чем садиться в дилижансы,— изрек Козьма Прутков,— нужно подсчитать свои депансы». Подсчет «депансов» занял немного времени и оказался неутешительным. У Аркадия Васильевича были только долги, но, вспоминал он, «я был молод, желание побывать за границею охватило меня страстно, и я вполне предался увлекшему меня желанию, нимало не думая о том, чем рисковал» (1895, № 10, с. 67).
Эвальд попросил денег у отца. Получив от него 700 рублей, он заплатил долги и с оставшимися после того 150 рублями в кармане отправился в феврале 1861 г. в Италию. Путешествие его прервалось во Флоренции: пять рублей, которыми он к этому времени располагал, были суммой, явно недостаточной для осуществления даже его скромных планов. Сняв самую дешевую комнату, Аркадий Васильевич засел за очерки для Краевского. На почтовые отправления в Петербург уходили последние деньги, но Эвальда окрыляла надежда, что Краевский сдержит свое слово. Выждав положенное время, Аркадий Васильевич начал каждый день терпеливо ходить на почту, надеясь получить деньги если не от Краевского, то хотя бы от родных. Но на его имя не было ни денег, ни даже писем.
Положение становилось отчаянным. Искренно сочувствуя Эвальду, знакомый итальянец предложил ему поступить волонтером в отряд Гарибальди. Такой поступок был сопряжен с большим риском: по возвращении в Россию Эвальд в лучшем случае подвергся бы строгому взысканию, а в худшем — военному суду. И вот наступил день, когда нужно было на что-то решиться и дать ответ итальянцу. Как это часто бывает в крайности, Эвальда вдруг осенила неожиданная и на удивление простая мысль, что присланная ему корреспонденция лежит на почте не на букву «Э», как он предполагал, а на букву «А», начальную букву его имени. К счастью, предположение его подтвердилось, и Аркадий Васильевич получил сразу около двадцати писем. В одном из них был вексель от Краевского, позволивший Эвальду продолжить литературные занятия.
Так Эвальд стал журналистом. В декабре того же 1861 г. Аркадий Васильевич вернулся в Петербург. Краевский принял его любезно, сказал, что весьма доволен его очерками, и предложил сотрудничать в «Отечественных записках». Для молодого человека, едва вступившего на литературную стезю, это была большая честь. Эвальд написал для «Отечественных записок» несколько очерков под общим заглавием «Все или ничего», но на этом его отношения с журналом как-то внезапно оборвались.
Судьба Эвальда-журналиста вообще явно не состоялась: то ли он не чувствовал в себе настоящего призвания к этому занятию, то ли у него не было предприимчивой энергии, необходимой для этой профессии, сказать трудно. Только дела Аркадия Васильевича шли все хуже и хуже и затеваемые им предприятия лопались, как мыльные пузыри.
В 1863 г. Эвальд вместе с Ампием Николаевичем Очкиным, журналистом и петербургским цензором, начал издавать ежедневную литературную и политическую газету «Очерки». Но газета месяца через три прекратила свое существование.
По предложению старого гатчинского знакомого Павла Григорьевича фон Дервиза, Аркадий Васильевич редактировал некоторое время железнодорожную газету, и настолько вошел в дела этого ведомства, что вполне серьезно занялся идеей постройки железной дороги между Москвой и Воскресенском: вступив в это дело пайщиком, он предполагал поправить свои материальные дела. Но сорвалось и это, как срывалось все другое.
Жизнь не сложилась, и Эвальд сознавал это. Он занимал более чем скромное место в литературе и журналистике своего времени, но многих знал и немало повидал на своем веку. Незадолго до смерти, в 1895 г., Аркадий Васильевич написал воспоминания. Это самое яркое из всего созданного Эвальдом на литературном поприще. Он хотел обязательно напечатать их при жизни, и, пожалуй, это единственное, что удалось ему из всех многочисленных, но так и неосуществившихся его проектов. Но, кажется, это было для Аркадия Васильевича и самым главным, потому что относительно мемуаров он имел собственную, весьма отчетливую и принципиальную позицию. Он высказал ее в заключительных строках своих воспоминаний. Оценивая мемуары прежде всего как документ эпохи, Аркадий Васильевич считал основным их достоинством— достоверность. Только воспоминания, напечатанные при жизни их автора, утверждал Эвальд, могут внушать читателю доверие: «...печатая при своей жизни, следовательно, готовясь нести ответственность за каждое слово, автор поостережется говорить неправду, преувеличивать или преуменьшать что-нибудь, выставлять себя в лучшем виде, а других в худшем и т. д. <...> Воспоминания же загробные, то есть составляемые для напечатания после смерти автора, в моих глазах, по крайней мере, теряют девять десятых своей ценности именно потому, что автор уже ускользнул от всякой ответственности и может сочинять, что ему угодно» (1895, № 12, с. 739).
Не будем решать, правомерны ли утверждения мемуариста. Легко предположить, что у Эвальда был конкретный повод для такой запальчивости по отношению к «загробным» запискам. Читая же воспоминания Эвальда, будем судить о них по законам «им самим над собою признанным» (слова Пушкина), то есть оценивать их прежде всего как правдивый и достоверный документ его эпохи, обладающий притом несомненными литературными достоинствами.
Биографическая справка приводится по кн.: Русские мемуары. Избранные страницы. М., 1990, с. 611-616.
Примечания
* Эвальд А. В. Воспоминания // Исторический вестник, 1895. № 8. С. 296. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте.
