Павел Михайлович Ковалевский (1823—1907).
В пятидесятых годах прошлого века Павел Михайлович Ковалевский был человеком не то чтобы известным, но весьма популярным. Широко образованный, ироничный, тонкий ценитель изящного, общительный и остроумный, он располагал к себе при первом знакомстве, внушая доверие и симпатию к своей особе.
Ковалевский родился в интеллигентной дворянской семье и провел детские годы в имении своих родителей в Харьковской губернии. «Одной сплошной улыбкой на меня глядит детство»,— вспоминал позднее Павел Михайлович 1. Рос он под неусыпным наблюдением своей бабки, к которой часто наезжали из Петербурга ее сыновья Ковалевские — Евграф Петрович, будущий министр народного просвещения, и Егор Петрович, известный впоследствии путешественник и писатель. С их приездом дом оживал: дядья наперебой рассказывали о петербургских новостях, политических и культурных. Домашние спектакли, обсуждение новых книг, игры, шарады — все это создавало особую атмосферу, свойственную русским «дворянским гнездам», уже, впрочем, недолговечным.
Черную тень на безоблачное детство Павла Михайловича бросило самоубийство отца и тяжелое, безысходное горе матери.
Ковалевский рано обнаружил художественные способности, но в выборе профессии сказалось его стремление к серьезной практической деятельности. В 1845 г. он окончил курс Горного института в Петербурге и пять лет служил на Луганском литейном заводе. Однако приверженность к искусству взяла свое; служба была не по нем и тяготила его. В 1850 г. Павел Михайлович вышел в отставку, а три года спустя отправился путешествовать в Европу. Пять лет провел он в Италии и Швейцарии, знакомясь с искусством великих зодчих, скульпторов, живописцев. Тогда же Павел Михайлович начал писать живые, полные наблюдательности, ума и светлого юмора очерки, которые охотно печатали журналы «Современник» и «Отечественные записки». Позднее эти очерки вошли в книгу Ковалевского «Этюды путешественника» (Спб., 1864), исполненную особого изящного очарования.
В Италии Ковалевский возобновил давнее знакомство с Н. А. Некрасовым, был представлен им А. А. Фету и там же впервые увидел Александра Иванова, будущего героя одного из своих более поздних мемуарных очерков. Один из немногих русских, Павел Михайлович был допущен в мастерскую (святая святых!) художника в тот самый день, когда Иванов впервые представил изумленным взорам публики свое легендарное полотно «Явление Христа народу».
Вернувшись в Петербург, Павел Михайлович вскоре сблизился со всей тогдашней художественной интеллигенцией. Он посещал дома, где бывал М И. Глинка, хорошо знал И. И. Крамского, бывал гостем на знаменитых редакционных беседах некрасовских журналов «Современник» и «Отечественные записки», где собирались за одним столом И. С. Тургенев и И. Г. Чернышевский, П. В. Анненков и Н. А. Добролюбов, А. И. Островский, Д. В. Григорович, А. Ф. Писемский, М. Е. Салтыков-Щедрин и другие литераторы
Без сомнения, П. М. Ковалевскому было что вспомнить и о чем рассказать. Как мало кто другой, Павел Михайлович умел слушать и наблюдать. Вглядываясь в человека своими глубоко посаженными внимательными глазами, Ковалевский словно определял доминанту его личности. Он подмечал самое характерное в поведении, манере общения, с точностью и достоверностью истинного художника воссоздавая затем почти неуловимый жест, особенности мимики и речи. Каким-то непостижимым образом он тонко и проницательно связывал внешнее с внутренним, скрытым, сокровенным, с таким, что обычно утаивают от глаз непосвященных.
В своем особом жанре, прихотливо сочетающем достоверность воспоминания со свободной субъективностью эссе, Ковалевским последовательно и мастерски раскрывал то, что Чернышевский назвал когда-то «диалектикой души». На страницах воспоминаний Ковалевского «живые классики» — Некрасов, Тургенев, Глинка, Александр Иванов, Крамской,— почти канонизированные при жизни, появляются со всеми свои-ми слабостями, противоречиями, человеческой неоднозначностью и душевными изломами, и это не только не умаляет их величия, но, напротив, делает их более понятными, а потому, кстати, и более привлекательными.
Читая Ковалевского, невольно вспоминаешь о том, что писал Пушкин П. А. Вяземскому в ноябре 1825 г.: «Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе» 2. Вот это пушкинское «иначе» определяет самое характерное в мемуарных очерках Ковалевского, никогда не изображавшего своих героев на котурнах, но никогда и не потрафлявшего низким вкусам «толпы».
Ковалевскому удалось передать в мемуарных очерках сочные и яркие краски жизни, со всеми их оттенками, которые не потускнели до сегодняшнего дня. Воссозданный из мелких, порою мельчайших психологических черт облик человека, неожиданно оказывается у Ковалевского крупным, самобытным и цельным, несмотря на всю свою сложную противоречивость.
При жизни П. М. Ковалевский не печатал свои воспоминания. Они стали появляться в журналах в конце 900-х—начале 10-х годов нынешнего столетия. В 1912 г. стараниями друзей Павла Михайловича была издана небольшая книга, куда вошли его стихотворения и мемуарные очерки. Прочитав «Стихи и воспоминания» Ковалевского, молодой Корней Чуковский написал в одной из своих статей: «Рекомендуем читателям эту превосходную книгу: в ней много юмора, жизни и красок, а между тем она прошла незамеченной» 3. К сожалению, совет К. И. Чуковского пропал втуне: по сей день нет ни биографа, ни исследователя творчества П. М. Ковалевского. Имя одного из самых оригинальных и ярких русских мемуаристов почти забыто. Его лишь изредка упоминают в связи с теми, о ком он писал, более всего — в связи с Некрасовым.
Заботясь о том, чтобы сберечь память о своих замечательных современниках, Павел Михайлович почти ничего не написал о себе самом. Биография его почти неизвестна, но его человеческий облик ощутим в тоне его повествования, в его оценках, в личностном, заинтересованном отношении к предмету рассказа.
Его великие современники не сказали о нем ничего или почти ничего. До нас дошло лишь несколько незначительных, в основном деловых, хотя и дружеских записок к Ковалевскому Некрасова. До поры до времени Некрасов охотно печатал в «Современнике», а потом и в «Отечественных записках» стихотворения и обзоры театральной, музыкальной и художественной жизни, которые Ковалевский регулярно писал под псевдонимом «Петербургский житель». Однако пришла пора, когда Павел Михайлович показался Некрасову недостаточно радикально мыслящим, чтобы сотрудничать в его журнале. Ковалевский и в самом деле не был радикалом. Человек либеральных взглядов, широко и свободно мыслящий, он был чужд всяких крайностей. Время внесло свои поправки в когда-то дружеские отношения Ковалевского и Некрасова. В поэме «Современники» (1876 г.) Некрасов посвятил ему несколько ядовитых строк:
Экс-писатель бледнолицый
Появился Пьер Куньков;
Был он долго за границей
По комиссиям дельцов.
И друзьям поклон собрата
Из Италии привез...
Ковалевский не остался в долгу и, намекая на отношения Некрасова с А. Я. Панаевой, написал:
Экс-писатель бледный
Смеет вас просить
Экс-подруге бедной
Малость пособить.
Вы когда-то лиру
Посвящали ей,
Дайте ж на квартиру
Несколько грошей.
Личная жизнь Павла Михайловича сложилась трагически. Женат он был на Анне Федоровне Кожевниковой, ученице композитора М. А. Балакирева. При различии характеров и взглядов (Павел Михайлович был убежденным атеистом, а Анна Федоровна — человеком глубоко религиозным), они относились друг к другу с нежностью и уважением. Несмотря на внешнее благополучие, несчастья преследовали их: один за другим умирали дети Ковалевских. В надежде спасти двух последних дочерей они уехали за границу. Потом построили дачу в Гатчине под Петербургом. «В 1873 г. дача эта была нарядная игрушка с маленьким парком, цветником и балконами, полными растений и душистых цветов, то есть со всей возможною роскошью простоты, развитого вкуса и комфорта» 4— вспоминала М. В. Волконская, близкая знакомая Ковалевских.
В конце 70-х годов умерла от дифтерита старшая дочь Ковалевских. На протяжении нескольких лет он потерял последнюю, младшую, дочь и жену, которая не вынесла потрясений. В 1898 г., писала М. В. Волконская, «мы прошли пешком мимо когда-то красивой и изящной дачи Ковалевских. Ее было не узнать: ни маленького парка, ни цветника, ни балконов, полных растений и душистых цветов, там не было. За выросшими деревьями ютилось что-то старенькое и темненькое, с крытыми стеклянными, так излюбленными в дачных русских местностях безобразными «верандами»... В палисаднике копошились маленькие фигурки больных детей с перевязанными руками, ногами, головами, в длинных ситцевых платьицах или коротких ситцевых же штанишках и блузках (смотря по полу...). От дачи, вместо благоуханий левкоя, гелиотропа, роз и резеды, несся запах йодоформа...» 5 После смерти дочерей Ковалевские подарили дачу Обществу хронически больных детей.
Последние годы Павел Михайлович провел в деревне, в полном одиночестве. В одном из стихотворений 1904 г. он писал:
Как я рад умереть! Жизни ношу
Я в мгновенье одно с себя сброшу;
Перестану любить, перестану жалеть...
Как я рад умереть!..
Примечания
1. Ковалевский П. М. Стихи и воспоминания. Спб., 1,912. С. 147. Далее том и страница этого издания приводятся в скобках в тексте очерка.
2. Пушкин А. С. Поли собр. соч.: В 10 т. М.; Л., 1949. Т. 10. С. 191.
3. Чуковский К. Собр. соч.: В 6 т. М., 1969. Т. 6. С. 486.
4. Волконская М. За 38 лет. // Русская старина, 1914, № 1, с. 179.
5. Волконская М. За 38 лет. С. 181—182.
Биографическая справка приводится по кн.: Русские мемуары. Избранные страницы. М., 1990, с. 551-555.
