Хотя я пробыл в Рязанской и Тамбовской губерниях не более трех недель в январе 1858 г., но этого времени было достаточно для того, чтобы при моем знакомстве с экономическим положением и народным бытом этого края составить себе полное понятие о настроении в пламенно интересовавшем меня вопросе как дворянского, так и крестьянского сословия этих губерний.
Дворянство было в это время сильно возбуждено, и большинство его не только не сочувствовало поднятому по манию царя некоторыми передовыми дворянами вопросу об освобождении крестьян, но даже прямо относилось к этому делу враждебно, а на стороне освобождения было сначала только небольшое число наиболее просвещенных дворян-помещиков. Но по мере выяснения вопроса число это постепенно возрастало, так как дворянство с каждым днем все более и более сознавало, что после инициативы, принятой на себя Нижегородским и Московским дворянствами, и после рескриптов Государя от 25 декабря 1857 г. и 17 января 1858 г., дело освобождения крестьян в глазах их самих, а тем более крестьян и всей России было уже решено бесповоротно. Оставалось только определить условия освобождения крестьян с наименьшими потерями для помещиков. Большое успокоение между последними вносило поручение составить законопроекты по этому предмету, возложенное Государем на губернские комитеты, составленные исключительно из дворян этих губерний. Первоначальное раздражение дворянства было обращено на всех тех, кого они разумели под именем правительства, но потом оно перешло на так называемую «петербургскую бюрократию», а затем и на то либеральное меньшинство дворянского сословия, которое было обвиняемо враждебным освобождению большинством в революционных стремлениях и клеймилось прозванием красных.
Но когда дворянство само пришло к убеждению, что дело освобождения крестьян неизбежно, оно перешло на практическую почву и устремилось к осуществлению этого освобождения на наиболее выгодных для дворянства условиях, причем во мнениях самого дворянства явились разные течения, обусловленные не только различием личных взглядов, но и различием местных условий даже в пределах одной губернии. Так как в Рязанской и Тамбовской губерниях две южные трети их пространства принадлежат к черноземной области России, а одна (северная) треть к нечерноземной, то это различие имело последствием то, что в северной трети обеих губерний помещики почти совсем не занимались земледелием и держали своих крестьян на оброке, а в южных двух третях губерний, наоборот, они извлекали все свои доходы из собственных запашек, обрабатываемых обязательным трудом их крестьян (барщиною).
Понятно, что помещикам оброчных имений не особенно трудно было расстаться с крепостным трудом. Их крестьяне пользовались и без того достаточною свободою, располагая своим трудом, направленным только отчасти на земледелие, для удовлетворения собственных нужд, а гораздо более на промыслы, из которых они извлекали для себя доходы и прибыли, дававшие им возможность платить довольно высокие оброки своим помещикам. Для этих же помещиков, редко пользовавшихся обязательным трудом крестьян, весь вопрос при уничтожении крепостного права сводился к тому, чтобы не потерять ничего из своих оброчных доходов и сверх того удержать за собою всю ту землю поместья, которой не эксплуатировали крестьяне. Самым выгодным разрешением вопроса казались помещикам оброчных имений: немедленный выкуп правительством крестьянских оброков, скорейшее личное освобождение крестьян с оставлением за ними их усадеб и обрабатываемых ими пахотных земель, а за помещиками — всех остальных земель поместья, не состоявших непосредственно в пользовании крестьян, и в особенности ценных поемных лугов (по Оке и ее притокам), лесов и пустопорожних, никогда не обрабатывавшихся залежей. При таких условиях помещики оброчных имений были готовы свести на самые короткие сроки временно-обязанные отношения к ним крестьян.
Совершенно иначе относились к вопросу освобождения крестьян помещики издельных (барщинных) имений. Помещики эти привыкли жить в своих поместьях и заниматься сами эксплуатацией земли в свою пользу при помощи обязательного труда своих крестьян и, в качестве поместных дворян, считали, можно сказать, самих себя крепкими своим поместьям. Лучшие из помещиков этого типа, оставаясь верными свято соблюдаемому ими «обычному праву», признавали жалованные им московскими царями за их службу государству и населенные с давних времен крепкими земле крестьянами земли не за личную собственность, а за кондоминимум, неразрывно связывающий их с своими крепостными крестьянами; права последних на обрабатываемую ими на свои нужды землю всегда признавались как государями, так и помещиками, которым московские цари передали свои права на эти поместья и в особенности на обязательный труд закрепленных на них крестьян. Понятно, что при таких условиях помещикам барщинных имений было тяжело добровольно расстаться с теми правопорядками, с которыми они
24 свыклись. Возможность извлекать для себя доход из жалованных им поместий без обязательного труда (барщины) казалась многим из них немыслимою. Такие помещики, конечно, подходили под данное им в то время прозвание крепостников, но в их крепостничество входило не только признание ими своих прав на крепостной труд крестьян, но вместе с тем и лучшие традиции крепостного права, а именно признание прав крестьян на пользование землею поместья в одинаковом размере с землею помещичьих пашен, на что указывала узаконенная трехдневная барщина.
Семенов-Тян-Шанский П. П. Эпоха освобождения крестьян в России 1857—1861 гг.— Пг., 1915,—Т. 3.— С. 39—41.
Здесь приводится по изд.: Хрестоматия по истории СССР, 1861-1917. Учеб. пособие для пед. институтов по спец. «История». / Сост. В.Ф. Антонов и др. Под ред. В.Г. Тюкавкина. М., 1990, с. 23-25.