Но вот, наконец, смолотили первую рожь и повезли «новь» на мельницы, — едва ли один из ста вернулся с мельницы не выпивши. Оно и понятно: человек голодал целый год, а теперь хлеба — по крайней мере до Покрова — вволю. Нам, которые никогда не голодали, нам, которые делаем перед обедом прогулку для возбуждения аппетита, кончено, не совсем понятно положение голодавшего мужика, который, наконец, дождался «нови». Представьте, однако, себе, что Дёма, который неделю тому назад бегал, хлопотал, кланялся, на коленях ползал перед содержателем мельницы, выпрашивая пудик мучицы, теперь счастливый, гордый — сам черт ему не брат — сидит на телеге, в которой лежат два мешка нового чистого хлеба! Содержатель мельницы, который неделю тому назад, несмотря на мольбы, не одолжил Дёме пуда муки, встречает теперь его ласково, почтительно величает Павлычем. Дёма, кивнув головой мельнику, медленно слезает с телеги, сваливает мешки и в ожидании очереди — нови-то навезли на мельницу гибель, — когда придется ему засыпать, идет на мельничную избу, откуда слышатся песни и крики подгулявших замельщиков. — А! здравствуй, Демьян Павлыч! здравствуй, Дёма! что, новь привез? — Ну, сами посудите, как тут не выпить! Поймите же радость человека, который всю зиму кормился кусочками, весну пробился кое-как, почасту питаясь одной болтушкой из ржаной муки и грибами, когда у этого человека вдруг есть целый куль чистого хлеба, — целый куль! В избе Дёму толпа подгулявших замельщиков зовет за свой стол. Дёма требует стакан водки, калач, огурцов; ему с почтением подают и водку, и закуску, не требуя денег вперед, как это обыкновенно водится, потому что его рожь стоит на мельнице. На тощий желудок водка действует быстро; после одного стакана Дёма охмелел, требует еще водки. Через полчаса Дёма уже пьян… Когда проспится, расплачивается рожью.
Так как ежегодно часть ржи пропивается крестьянами на мельницах, — что отзывается на их благосостоянии, ибо при промене на водку рожь идет по очень низкой цене: гарнец ржи за стакан водки и ломоть хлеба да пару огурцов, — так как у пьяного мужика содержатель мельницы легко может отсыпать хлеба (нужно же и ему заработать на патент, торговое свидетельство, аренду), то, для охранения народного благосостояния и нравственности, промен хлеба на водку и вообще продажа водки на мельницах воспрещается. Но на деле этого не бывает, и водка на мельницах всегда есть, и промен водки на рожь ежедневно совершается, да и нельзя иначе, потому что на такую мельницу, где нет водки, никто не повезет молоть новь. Так как мельница без водки существовать не может, — в «новь»-то и бывает главный заработок на мельнице, — то правило каким-нибудь образом обходят. Обыкновенно кабак устраивается в некотором 'расстоянии от мельницы, иногда и рядом с избой мельника, но только кабак иметь особый вход, — патент берется на другое имя. Если кабака подле мельницы нет, если, например, помещик, заботясь о благосостоянии крестьян, начитавшись в газетах о вреде пьянства, не дозволяет содержателю мельницы иметь кабак, то он торгует водкой тайно, без патента; если надзор уж очень строг, то хозяин не продает водки, но угощает по знакомству водкой замельщиков, которые к нему привозят молоть свою новь. Разумеется, за угощение хозяину отсыпают рожью. Акцизные знают, конечно, что правило относительно непродажи водки на мельницах нигде не соблюдается и соблюдаемо быть не может, ибо никто на нее возить молоть не будет. Мне не раз случалось говорить об этом с акцизными, но они как-то странно относятся к этому. Когда доказываешь, что на мельницах водку продают и меняют на рожь, когда объясняешь, что без этого мельница существовать не может, то акцизный соглашается: нельзя не согласиться, когда факт существует; но если начнешь говорить о том, что акцизным следует представлять высшему начальству о неприменимости как этого, так и многих других правил, придуманных с целью уменьшения пьянства, но цели не достигающих, правил бесполезных, стеснительных, даже вредных, акцизный уже не то.
— Ведь мужик, когда у него есть новь, непременно выпьет с радости?
— Выпьет.
— И напьется?
— Напьется.
— Ведь если б вас сделали акцизным генералом — поставили бы вы бутылочку, другую холодненького?
— Ну, конечно, — улыбается акцизный.
— А ведь мужик генералом себя чувствует, когда везет новь на мельницу?
— Пожалуй.
— Нельзя же ему не выпить с нови, и уж, конечно, он не поедет молоть туда, где нельзя раздобыться водкой?
— Пожалуй, что не поедет.
— Водка, значит, непременно должна быть на мельнице; без того и мельница существовать не может?
— Пожалуй, что так.
— Ну, почему же не дозволить торговли водкой на мельницах?
— Нет, нельзя дозволить; ведь, согласитесь, это большое зло, если дозволено будет на мельницах держать водку. Мужик привозит молоть хлеб, напивается пьян, променивает хлеб на водку, его при этом обирают, а потом зимой у него нет хлеба.
— Но ведь это зло существует, потому что правило не исполняется и исполнено быть не может, так как никто хлеба не повезет; если водку продавать в мельничной избе не дозволяется, то нужно на известном расстоянии от мельницы выстроить кабак: расход, значит, бесполезная трата денег, потому что кабак стоит только для виду, а потраченные деньги мельник все же должен выбрать с того же мужика. Следовательно, правило не достигает цели, и к тому же еще более способствует обеднению мужика, потому что всякое стеснительное правило, чтобы быть обойденным, требует некоторого расхода, который все-таки платит тот же мужик.
— Оно так, но ведь согласитесь, что продажа водки на мельницах — зло!
— По-моему, нет; да, кроме того, правило не уничтожает зла: водка ведь на мельницах есть.
— Однако же…
По этому случаю я припомнил рассказ о том, как немец показывал публике в зверинце белого медведя.
— Сей есть лев, житель знойной Африки, кушает живых быков, — говорит немец монотонным голосом, указывая палочкой на льва.
— Сей есть белый медведь, житель полярных стран, очень любит холодно; его каждый день от двух до трех раз обливают холодной водой.
— Сегодня обливали? — спрашивает кто-то из публики.
— Нэт.
— Вчера обливали?
— Нэт.
— Что ж, завтра будут обливать?
— И нэт.
— Да когда же его обливают?
— Его никогда не обливают, сей есть белый медведь, житель полярных стран, очень любит холодно; его каждый день от двух до трех раз обливают холодной водой, — продолжает немец.
И сколько таких правил — белых медведей, которых каждый день обливают холодной водой. Мы все удивительно как привыкли к этому; каждый и говорит, и делает так, как будто он не сомневается, что белого медведя, которого никогда не обливают, ежедневно от двух до трех раз обливают холодной водой. Дорога, пролегающая по моим полям, теперь у меня в большом порядке — везде прорыты канавки, сделаны мостики, хозяйственно обделано, хоть в карете шестериком поезжай, сам становой пристав похвалил. Летом, в нынешнем году разнесся слух, что будет проезжать губернатор; из волости прислали десятского, чтобы поправить дороги… через несколько времени староста, давая отчет о произведенных граборами работах, говорит: «I поденщина на починку дороги — 45 копеек».
— Где это ты чинил?
— На горке; губернатор, говорят, поедут.
— Пойдем, покажи.
Прихожу и вижу, что подле дороги, которая достаточно хороша для проезда — по ней мимо меня очень часто проезжает богатая соседка в карате на лежачих рессорах четверкой в ряд, недурна, значит, дорога — срезан дерн и брошен в боковую рытвину.
— Для чего ты это тут накопал? дорога и без того хороша.
— Да как же-с? губернатор поедут, чинить дорогу нужно-с.
— Так что ж, что поедет — дорога ведь хороша?
— Дорога ничего. Ф. барыня третьего дни четверкой в карете проезжали, даже не выходили.
— Так зачем же чинить, когда хороша?
— Губернатор изволят ехать.
— Наконец, какая же польза, что срезали дерн и побросали в рытвину — ведь рытвину все равно не засыпали?
— Оно так. Все-таки же чинили, уважение, значит, оказали. И все убеждены, что когда едет губернатор или архиерей, то дорогу — хоть бы она и была хороша — нужно починить, то есть поковырять землю то здесь, то там заступом, уважение оказать. После такой починки, где дорога была хороша и остается хороша, где была худа — и остается худа, разве только на самых непроезжих местах зачинят настолько, что дорога простоит неделю, другую.